Он бросился на драную циновку и вытянул ноги. Постепенно дыхание пришло в норму, сердце успокоилось, мышцы расслабились. Он почувствовал, как отяжелели веки, потянуло ко сну. Сон или обморок? Трудно сказать. Просто провалился в небытие. Тело неподвижно распласталось на клочке циновки, только слабо вздымалась грудь и чуть заметно трепетали веки. Он не мог определить, сколько времени провел в таком состоянии. Проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. Рядом с ним на корточках сидел человек. Два маленьких глаза осматривали его. В тусклом свете эти глаза имели цвет пыли, лицо бледное, увядшее, с тонкими губами. На белой униформе тускло поблескивали металлические пуговицы. На голове старая феска с почерневшими лоснящимися краями.
Азиз приподнялся и сел на циновке. Человек выпрямился во весь рост и сказал:
— Добрый вечер.
— Добрый вечер.
— У вас есть при себе деньги? -Нет,
— А где же ваши деньги?
— У меня их забрали.
— Что же вы?.. Хотя бы часть надо было припрятать.
— А зачем?
— Могли бы покупать чего-нибудь из еды. Или сигареты, например.
— Да? Я как-то не подумал об этом,
— Что же теперь будете делать?
— Хм„. ничего. Я к тому же и не курю. А насчет еды... Разве меня здесь кормить не будут?
— В первый день рацион не положен.
— Что ж делать, подожду до следующего дня.
Человек некоторое время молчал, размышляя, потом хитровато улыбнулся:
— Моя жена дала мне с собой жареного голубя с рисом. Мы его пополам поделим.
— Не нужно. Это же ваш ужин.
— Сейчас принесу, подождите.
Он вышел старческой походкой крайне уставшего человека, заперев за собой дверь. Спустя немного времени снова появился и опять запер дверь на ключ. В руках он нес кусок старой газеты с лепешкой хлеба, на которой лежала половинка жареного голубя, горстка вареного риса и маринованные пикули. Он встал на колени, постелил на циновку газету, разложил угощение и с трудом поднялся. Азиз услышал, как хрустнули его суставы. Машинально подумал иронический артрит.
— Ешьте, господин.
— Благодарю вас. Но давайте вместе поедим.
— Моя еда там, снаружи. Это я вам все...
— Ну что же вы, так и будете стоять? Садитесь, пожалуйста.
— Ничего, ничего. Я ухожу... Немного поколебавшись, он спросил :
— А вы кем будете по профессии?
— Я врач.
— А!.. Так за что же вас посадили?
— Политика.
— Политика? Надо же, что нынче творится. Почти каждый день таких, как вы, привозят... Ни дна им, ни покрышки... А вот позвольте узнать, что вы этой самой политикой хотите добиться?
— Освободиться от английской оккупации.
— Да, да... этого мы все хотим.
— И от короля избавиться тоже.
— Короля? Ну-у... это уж вы больно высоко замахнулись. Короля. Так просто — раз! — и нету? Хм...
— Землю раздать крестьянам надо.
— Гм... Вон какие дела. Крестьянам, говорите, раздать? Знаешь, сынок, послушай меня, старого человека. Не зря у нас говорят: глаз выше брови не подымешь. — Он сделал многозначительную паузу. — Подумайте о ваших родителях. Небось отца, мать оставили? О будущем подумали бы. Ничего, кроме бед для себя, не дождетесь... А теперь я, пожалуй, пойду. Но послушайтесь моего совета: не надо много болтать. Опасные вещи вы говорите. Об этом нельзя вслух говорить. Ну ладно, пошел я. До свидания.
Он вышел и запер за собой дверь. Несколько мгновений Азиз сидел неподвижно. Перед ним возникло лицо матери. Глаза ее смотрели с упреком. Он вздохнул и усилием воли прогнал видение. Только теперь почувствовал, как он голоден. Он принялся есть сосредоточенно, медленно, стараясь растянуть удовольствие, не оставил ничего, даже косточек. Потом снова улегся на циновке, чувствуя спиной холод каменного пола. Глаза его неподвижно смотрели в потолок. Балки, пересекавшие его, напоминали ему старую деревенскую гостиницу.
Что-то кольнуло под мышкой. Он сунул руку за пазуху, почесал и нащупал что-то между указательным и большим пальцем. Вытащив руку, осторожно, чтобы не упустить, разжал пальцы и увидел раздувшееся от крови мерзкое насекомое. Он осторожно положил вошь на ноготь большого пальца и надавил на нее. Легкий щелчок, брызнувшая капелька крови, и, отбрасывая насекомое прочь, он подумал о том, что много нового придется еще постигать.
Два дня спустя его перевели из подземной камеры полицейского участка в тюрьму, где его водворили в камеру, находившуюся по соседству с той, в которую был заключен Махмуд.
Дни шли за днями с бесконечной медлительностью. Так они тянутся для тех, кто вынужден жить замурованным в четырех стенах. И звуки сюда доносились изо дня в день одни и те же: стук кованых башмаков по каменному полу, скрежет ключа в замочной скважине, приглушенный окрик охранника, отдаленный автомобильный гудок откуда-то снаружи, где находилась желанная свобода. И конечно же, три раза в день хлопанье двери камеры, когда приносили миску чечевицы, черную лепешку и кувшин воды.
Но в некоторые особенно мрачные, глухие ночи, когда гасили свет и воцарялась могильная тишина, когда люди спали или просто лежали, предаваясь безмолвному отчаянию, Азиз просыпался от звуков. И мгновенно на смену глубокому сну приходило напряженное бодрствование. Уши, как чувствительные антенны, вслушивались в тишину. Появлялось какое-то дополнительное чувство, которое, наверно, рождается у тех, кто вынужден жить во мраке за толстыми стенами, кто, подобно иным насекомым, выработал обостренную способность видеть, обонять, воспринимать даже оттенки температур и, главное, чувствовать приближение опасности.,Инстинктивная и мгновенная способность улавливать движения и даже угадывать их. Так слепой, идущий сквозь шумную толпу, ощупывает палкой путь и почти знает наперед очертания предметов, прежде чем коснется их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128