Азиз взял чашку в ладонь, ощущая ее тепло. Отпил пару глотков и посмотрел Хусейну в лицо, ожидая, что тот скажет что-нибудь. Но Хусейн молчал, отрешенно глядя на большой камин. Потом неожиданно заговорил каким-то далеким, отчужденным голосом:
— Как дела, Азиз?
— Спасибо, неплохо. А как ты?
— Слава богу...
— Не ожидал, что когда-нибудь встретимся с тобой здесь. Столько времени ни с кем не общался, что потерял счет дням.
— Это я, Азиз, напросился на свидание с тобой.
— Откуда ты узнал, что я здесь? Я и не подозревал, что тебя тоже схватили.
— Да вот... слышал, что ты здесь, захотелось поговорить с тобой.
— Гм... так неожиданно все это. Но я очень рад тебя видеть, Хусейн.
— Я тоже.
— А о чем ты хотел поговорить?
— О чем? О том, что, я полагаю, для тебя является самым важным.
— Так о чем же? Не тяни.
— О твоем освобождении.
Азиз глубоко вздохнул, чувствуя, словно погружается в холодную пучину. Во рту пересохло от волнения. Когда он заговорил, голос его прозвучал хрипло:
— Разве это возможно?
Хусейн бросил на него быстрый взгляд.
— Похоже, что так.
— Каким образом?
В глазах Хусейна замерцал странный огонек.
— Ты действительно очень хочешь выбраться отсюда?
Азиз на мгновение мысленно представил себе лицо жены, а рядом — ребенка, широко раскрытые глаза, в них немой вопрос. Он почувствовал страшную слабость во всем теле, парализовавшую его мозг, как после изнурительного марафона, когда силы покидают бегуна. Он выговорил с трудом:
— Конечно... кто же не хочет быть свободным?
— Тебе хочется походить по улицам, увидеться с женой и сыном?
— Да ты что, Хусейн! Что значат эти вопросы? Разумеется, я мечтаю, чтобы меня освободили...
— Тогда тебе надо проявить немного благоразумия. Благоразумие! Вот оно что. Слово ожгло, как резкий удар хлыста. Усилием воли он попытался преодолеть паралич расслабленности, избавиться от ощущения кошмара. Он поднял к лицу отяжелевшую руку, как утопающий, над головой которого сомкнулись волны. Повторил слабым голосом:
— Благоразумие... Что ты под ним подразумеваешь, Хусейн?
— Тебе не приходит в голову, что мы ошибались? Азиз на миг задумался, потом решительно ответил:
— Разумеется, совершали ошибки. Но кто не ошибается?
— А разве не следует признавать свои ошибки?
— Я что-то не понимаю, к чему ты клонишь.
— Я имею в виду, что мы были не правы. То, чем мы занимались, лишь сеяло разброд и смуту среди людей.
— Смуту? Что ты говоришь, Хусейн?
Тот облизнул пересохшие губы. Костяшки пальцев побелели на сжатых кулаках. Лицо побледнело, как от приступа головной боли. Голос зазвучал визгливо, на повышенных тонах:
— Да! Мутили, мутили воду! Будоражили народ. Дорога, которую мы избрали, только уводила других с пути истинного.
— Дорога, которую мы избрали? Но ты же ведь был первым, кто рассказал мне об этой дороге, Хусейн. Забыл, как долгими вечерами мы говорили о будущем, мечтали о нем? Забыл, что ты говорил мне о нашей родине, о бедствиях народа, о свободе для всех и равноправии? Не ты ли утверждал, что жизнь не имеет смысла, если мы ничего не сделаем для нашей родины, для народа? Что с тобой стряслось? Ответь мне. Что случилось?
Азиз протянул ладонь и вцепился в руку, лежавшую на подлокотнике кресла. Хусейн не шелохнулся. Его квадратная фигура словно вросла в кресло, глаза смотрели сквозь стену. Казалось, он перестал воспринимать происходящее, придавленный невидимой глыбой, которая заживо похоронила его под своим весом.
Молчание затянулось, стало гнетущим. Азиз напряженно смотрел на неподвижные губы человека, сидевшего рядом с ним. Ждал ответа — решающего слова, после которого все другие уже будут не нужны. Однако Хусейн продолжал молча сидеть с потухшим взглядом, будто потерял дар речи.
— Отвечай, Хусейн. Почему ты молчишь? Чего ты боишься? Ну?.. Мы ведь все еще друзья, и я тут, с тобой. Скажи мне, что произошло. Я помогу тебе.
Хусейн повернул к нему лицо. В глазах его застыл ужас. Голый страх, пронизывающий холодной дрожью все тело, проникающий до мозга костей. Присущая ему самоуверенность бесследно исчезла. Он выглядел слабым, беззащитным, потерявшим волю к жизни. Маленький зверек перед чудовищем, изго-ншившимся к прыжку. Он поерзал в кресле и сделал неопределенный жест рукой, будто отмахиваясь от невидимой опасности.
— Не надо мне ничего от тебя... Я в помощи не нуждаюсь. Оставь меня в покое... Да, да... Мы избрали общий путь, и идеи у нас были хорошие. А средства наши были неправильными. Мы боролись против людей, которые на самом деле оказались нашими друзьями.
— Наши средства, говоришь? Нашими средствами достижения, цели, Хусейн, были печатное слово, выступления... на митингах. Мы защищали наши идеи — то, что мы считали истиной. Это те, кто был против нас, не гнушались никакими средствами. Они в борьбе с нами прибегали к террору, пыткам, лжи.
— А я тебе говорю — мы ошибались. И все равно они хотят помочь нам, дать нам еще один шанс.
— Когда же ты успел прийти к такому выводу, Хусейн?
— В последние несколько дней... Я о многом передумал.
— Что же заставило тебя многое пересмотреть, если не секрет?
— Они... они помогли мне, как братья... понимаешь?
— За какие-то сорок восемь часов, Хусейн?
Удивление в глазах. Голос зазвучал хрипло и с дрожью:
— Кто сказал тебе?
— Так. Слышал. Ну а все-таки, что с тобой произошло, Хусейн, за двое суток, что ты провел здесь?
— Ничего. Ничего, говорю тебе. Оставь меня, ради бога. Я все обдумал и решил, что был не прав, вот и все.
— Так вот, вдруг? А отчего же ты раньше все это не обдумал? Или просто понял, что цена расплаты слишком высока? Выигрыш и проигрыш, Хусейн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128