- Здесь и далее прим. перев.
обстановки. Потом постепенно и, пожалуй, впервые -г- осознание в полной мере того, что с ним произошло. Лежа неподвижно на спине, он начал перебирать в памяти события, которые произошли с той ночи, когда его привели в эту комнату. Впрочем, можно ли все это называть событиями? Обычная рутина? Да. Время течет, и какая скука! Какое однообразие. Он спрыгнул с постели и выпрямился посреди комнаты, босой, так, чтобы луч солнца падал на глаза, лицо, на тело, чтобы обогревал каждую клеточку обнаженного тела.
За темно-зеленой дверью слышались голоса, стук металлических ведер об пол. Он подошел к двери и попытался подслушать, о чем говорят. Видно, они стояли далеко от двери. Взгляд случайно упал на надпись, нацарапанную в верхней части двери. Буквы были неровными, словно у писавшего дрожала рука: "Да сжалится аллах над тем, кто войдет в это место".
Железное веко, прикрывавшее снаружи глазок на двери, неожиданно откинулось, и он обнаружил, что смотрит на круглый черный глаз человека, похожий на глаз какого-то зверька. Все было ясно. Его привычки, мельчайшие проявления его натуры, в том числе и те, которые он сумел бы скрыть даже от своей жены, подвергались постоянному и внимательному наблюдению. Чьи-то глаза следили за ним, изучали, взвешивали каждое движение, пытаясь докопаться до самой глубины его сущности, а если удастся, то и до сокровенных мыслей. Эти глаза искали слабое место, любую трещину, через которую можно было бы пролезть и сломить его изнутри. Он стоял неподвижно, и время тоже остановило свой бег. Весь необъятный мир сжался для него до размеров этой пустой комнаты. Чужой глаз словно прикрыл собой последнюю отдушину. Их взгляды встретились, скрестились, точно мечи в невидимом поединке. А может быть, готовясь к поединку, изучая возможности противника. Потом глаз исчез, и стальное веко беззвучно упало на круглое отверстие, оставив Азиза наедине с его узким мирком. Белые стены, железная койка, грубошерстное коричневое одеяло, квадратный стол и трехногая табуретка.
Все казалось неизменным. Но когда он поднял лицо, чтобы взглянуть на пятнышко голубого неба в окошке на потолке, темное облако медленно пересекало его в тот момент. Словно тяжелый камень лег на сердце. Холодные капельки пота потекли по лбу. Он ощутил спазмы в животе — привычные симптомы с тех пор, как подхватил дизентерию во время учебы в медицинском колледже. Пульс ускорился.
На затылке у основания черепа чувствовалось биение — удары металлических корпускул из глубин мозга. Множество маленьких черных глаз смотрели на него, толпились, замыкая круг. Его охватил приступ отчаяния, безграничного одиночества, слепого, безотчетного страха. Неведомая, неоформившаяся опасность надвигается на него, а он — некое существо, которое кружит и кружит в темном пространстве, не имеющем конца и начала...
Прошли часы, а может быть, минуты, похожие на часы. Дверь почти бесшумно отворилась — без привычного лязганья металла. В проеме показался Овейс, а рядом — Мухаммед и еще двое в грубых синих одеждах: мятые штаны чуть ниже колен, блузы, напоминавшие мешок с отверстием для шеи и длинными рукавами, кое-как пришитыми по бокам. Один из них держал громадную алюминиевую кастрюлю и множество кружек с обломанными ручками. Их цвет и форма потеряли свой первоначальный вид от постоянного использования. Второй нес металлическую тарелку, на которой было навалено нечто напоминавшее слипшуюся желтую кашу, прикрытую лепешкой.
Мухаммед вручил Азизу кружку. Человек, державший кастрюлю, ухитрился высоко поднять ее и, наклонив, отлил витую струю темной горячей жидкости. Сноровка бродячего торговца лакричной настойки. Овейс сделал знак другому человеку, и тот поставил на стол тарелку с месивом, прикрытым лепешкой. После этой безмолвной церемонии Овейс и двое в синих спецовках удалились. Мухаммед задержался у выхода. Некоторое время молча осматривался, потом бросил беглый взгляд на Азиза.
— Доброе утро!—Голос прозвучал неожиданно ясно и твердо. Потом он повернулся и тоже вышел, прикрыв за собой дверь. Странно прозвучали эти два слова приветствия. Тысячи раз повторялись они в его жизни, а теперь — будто услышал их впервые. Всего два слова принесли нежданно частицу человеческой теплоты в бесплодную пустыню одиночества.
Серое облако постепенно исчезло. Сквозь решетку показалась девственно-чистая синь. Усталое веко приподнялось над голубым глазом. Слабый луч просочился через оконце в потолке, осветил всего лишь кружку с чаем: поверхность подернулась золотом. Он присел на табуретку возле стола и принялся есть медленно и прочувствованно, словно смакуя изысканный деликатес. Остатком лепешки тщательно подчистил тарелку и взял в обе ладони горячую кружку чая. Пил маленькими частыми глотками. Мать, бывало, удивлялась его способности глотать кипяток. Еще удивляла ее способность сына долго оставаться без еды. Порой сердилась на него за явное безразличие к обеду, даже когда у него, по всему, должен быть волчий аппетит. Вспомнив, он усмехнулся: вот как природа распорядилась — словно специально готовила его для подобных испытаний. Хотя с ранних дней детства и вплоть до года выпуска из ме дицинского колледжа ничто не предвещало того, что случилось с ним позже.
Жизнь его была легкой, беззаботной, свободной от коллизий и каких-либо жестких ситуаций. Но, видимо, уже тогда в душе его происходил смутный процесс, из которого рождалось именно то, что толкнуло его в будущем на этот тернистый путь. Да, под гладкой поверхностью его легкого существования шла скрытая борьба, переплетались факты и идеи, складывались то в одну, то в другую систему на разных этапах жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128