Это открытие лишило ее душевного равновесия, от былой раскованности не осталось следа. Она едва выдавила из себя фразу — мол, как это он нашел время навестить их, и совсем замолкла. Установившееся было между ними духовное родство исчезло, его нужно было вновь собирать по кусочкам. Тяньцзянь взглянул на разложенные на столе нити и усмехнулся:
— А я пришел вовремя — буду помогать перематывать шерсть!
Стараясь преодолеть свою непонятно откуда взявшуюся сдержанность, Маньцянь вдруг набралась смелости и сказала в тон:
— Совершенно верно! Я как раз думала, кого бы мне приспособить для перемотки. Цайшу такой неповоротливый, никак не может за мной поспеть. Ну-с, давайте вас попробуем! Да нет, у вас терпения не хватит... Или рискнем все-таки?
Ничего не ответив, Тяньцзянь взял один из мотков шерсти и растянул его обеими руками, а хозяйка круговыми движениями начала сматывать нитки в клубок. Непрерывное извивающееся течение нити стало как бы связующим звеном между ними, оно избавляло от трудных поисков темы для разговора. Смотав таким образом несколько клубков, Маньцянь решила дать гостю отдохнуть, но тот отказался и поднялся из-за стола, лишь когда работа была закончена. Руки поработали достаточно, пошутил он, да и терпением хозяйки он злоупотребил, так что придется уходить, не дождавшись Цайшу. Маньцянь стала вполне искренне просить у него прощения — мол, воспользовалась даровым трудом, теперь он будет остерегаться заглядывать в их дом. Тяньцзянь только усмехнулся.
С той поры он появлялся каждые три-четыре дня. Маньцянь заметила, что это всегда происходило в будни, если не считать того воскресенья, когда Тяньцзянь пригласил их обоих в ресторан. И время прихода он рассчитывал так, чтобы Цайшу еще был на работе. Сомнений не оставалось — Тяньцзяню нравилось бывать в обществе жены кузена, и это рождало в ней чувство удовлетворения собой. В ее серой и монотонной жизни появились какие-то краски, возникло легкое волнение. Внимание Тяньцзяня возрождало в ней уверенность в себе, доказывало, что она не безнадежно постарела, что жизнь еще не уничтожила в ней способность волновать мужчин.
Нет лучшего способа доказать женщине ее привлекательность, чем влюбиться в нее. Но если молоденькая незамужняя женщина рассматривает это как само собой разумеющееся признание ее достоинств, то для семейной или близящейся к зрелому возрасту в этом факте есть нечто утешительное, какое-то даже проявление почтительности. Самая разборчивая в выборе поклонников девушка с годами, когда на ее чувства уже падает отсвет вечерней зари, часто становится терпимой и покладистой — мужчина, которого она ни за что не выбрала бы себе в мужья, вполне может надеяться стать ее любовником.
В жизни Маньцянь уже наступил период, когда ей потребовались такие утешения, когда она готова была поверить в подобную почтительность. Она полагала, что между ней и Тяньцзянем не может возникнуть романа, и, уж во всяком случае, она не способна влюбиться в него. Будущее ее не волновало: у нее был муж — самая надежная гарантия ее спокойствия и наилучшая защита против Тяньцзяня. В начавшейся дружбе с Тяньцзянем ее замужество было той естественной чертой, которую ни она, ни он не могли перейти. В душе она соглашалась с тем, что Тяньцзянь вызывает симпатию,— если бы она осмелилась быть более искренней сама с собой, следовало бы сказать: «способен внушить любовь»,— и не удивительно, что Цайшу упоминал об его успехе у женщин. Мысль о подружках Тяньцзяня вдруг вызвала у Маньцянь раздражение. Может быть, он и ее относит к числу «подружек»? Нет, такого
рода подругой она никогда не будет, да и он не должен, не может смотреть на нее такими глазами. Она не из тех, кого можно расположить к себе застольями да развлечениями. Его частые визиты как раз подтверждают, что его удовлетворяет такая спокойная форма общения.
Когда Тяньцзянь стал своим человеком в доме, она не раз порывалась спросить у него, много ли правды в тех словах Цайшу, но боялась нечаянно выдать свое тайное расположение. По этой же причине она не всегда сообщала Цайшу о визитах его двоюродного брата, ведь муж мог понять что-нибудь не так. Постепенно у нее вошло в привычку каждый третий день готовиться к приходу Тяньцзяня (честнее было бы сказать — надеяться на него). После обеда она немного принаряжалась, и, как ни обычны стали эти визиты, все равно его шаги по дворику заставляли ее вздрагивать. Нужны были большие усилия, чтобы вспыхивавший на щеках румянец успел погаснуть, прежде чем гость входил в комнату.
Так в ней вновь пробудился интерес к жизни. Прошел месяц, другой, наступила зима — самое приятное время года в этом городе, затерявшемся между гор. С неизменно ясного неба светили яркие лучи, и приезжим, привыкшим к резким переменам погоды, было трудно поверить, что она может так долго радовать людей. Каждый день рождался в розовом сиянии утра и угасал в спелой желтизне заката. В отличие от северных мест, ясная зимняя погода не сопровождалась неприятными ветрами и холодом. К тому же в окрестных городах часто поднимались туманы, а это, как утверждали, уменьшало опасность воздушных налетов. Куда оживленнее стало и на рынках.
Однажды Тяньцзянь, явившись в обычное время, очень быстро собрался уходить. Маньцянь удивилась: в чем дело, куда он спешит в такую рань. Тот ответил:
— Как можно сидеть дома в такую погоду! Неужели вас не тянет на улицу? Может, пойдем прогуляемся?
Предложение застало Маньцянь врасплох. Утверждать, будто ей нравится сидеть целями днями дома, значило бы сказать явную неправду, неубедительную для нее самой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13