ему хотелось бы отведать плоды кулинарного искусства хозяйки, но жаль доставлять ей лишние хлопоты. Кроме того, он сам умеет готовить и может немного позже сходить на кухню и продемонстрировать свои способности. Маньцянь улыбнулась:
— Как хорошо, что я раньше об этом не знала! Я ведь кулинарка никудышная; когда вы к нам пожалуете в следующий раз, я буду кормить вас одним вареным рисом.
Тяньцзянь обладал особым даром сближаться с людьми — если он был в ударе, впервые встретившийся с ним собеседник чувствовал себя удивительно легко, почти как закадычный друг. Вот и Маньцянь ощущала себя все более раскованной. Вернувшись домой, Цайшу застал их за оживленной беседой. К присущей Маньцянь вежливой мягкости добавилось неожиданное озорство; было ясно, что предубеждения жены против кузена исчезли, и это втайне порадовало Цайшу. Когда они наконец уселись за стол, правила вежливости были забыты, причем особенно вольготно чувствовала себя Маньцянь — она и не представляла себе, что можно получать такое удовольствие, принимая гостя.
Тяньцзянь много рассказывал о своей жизни до переезда в этот город; сообщил и о том, что один земляк недавно устроил ему небольшую комнату— если загуляешься, можно в ней переночевать, а не спешить в училище. Цайшу вдруг вспомнил, как встретил его с какой- то молодой женщиной.
— Думаю, недостатка в подружках ты не испытываешь! Кстати, с кем это я встретил тебя в тот день?
— В какой «тот» день? — наморщил лоб Тяньцзянь,
— Вы хотите сказать — «с какой женщиной»? — вставила реплику развеселившаяся Маньцянь.— Разве можно всех запомнил, если каждый день новые!
Тяньцзянь взглянул на нее с улыбкой:
— Я уже слышал, что невестка остра на язык. Но я и вправду не помню...
Цайшу скорчил гримасу:
— Полно, не притворяйся! В тот самый день, когда мы столкнулись на углу улицы Сунь Ятсена, к тебе прижималась какая-то круглолицая красотка в сиреневом платье. Ну что, теперь сознаешься? Доказательства налицо!
— Ах, эта... Она дочь хозяйки моей квартиры...
Маньцянь и Цайшу ожидали продолжения, но Тяньцзянь как-то сразу сник и замолчал. Со стороны казалось, что множество слов, уже готовых было сорваться с губ, вдруг как-то бочком, вприпрыжку убрались обратно в область молчания. Супруги не вынесли наступившей тишины и хором воскликнули:
— Ну, теперь понятно, почему вы поселились в этом доме!
Словно оправдываясь, Тяньцзянь пустился в объяснения:
— Видите ли, моя хозяйка — пожилая женщина. В Сычуани я был близко знаком с ее племянником. Когда меня перевели сюда, племянник написал тетке, а у той как раз оказалась никем не снятая комната, вот она и сдала ее мне. У нее двое детей: сын еще учится, а дочь нынешним летом окончила университет, теперь
работает в каком-то учреждении. Девушка она довольно интересная и одеваться мастерица. Но уж так любит развлеченья — даже мать ничего не может поделать!
Тут Тяньцзянь замолчал было, но потом все-таки добавил:
— У нас в училище многие с ней гуляют, не я один.
— Значит» она из тех, кого у нас в конторе зовут «цветочными вазами»! — воскликнул Цайшу.
Не успел он договорить, как Маньцянь не сумев сдержать разбиравший ее смех, закричала:
— А может, лучше звать ее «авиаматкой»?
Цайшу расхохотался; Тяньцзянь на короткое мгновение опешил, но затем вроде бы вернулся в обычное расположение духа и тоже засмеялся. Но от нее не укрылось, что смех у него был несколько натянутым, и она пожалела, что не подумала* прежде чем говорить бог весть что. Ей меньше всего хотелось обидеть гостя. Да и неизвестно, кем ему приходится эта девушка — может просто приятельница. Д что-то они сегодня наговорили лишнего. От этой мысли Маньцянь сразу загрустила и стала следить за своим поведением. В то же время ей показалось, что и Тяньцзянь ведет себя не так раскованно, как в начале вечера,— впрочем, это могло ей просто померещиться. Спасибо Цайшу — своей непринужденной болтовней о том и о сем он рассеял неловкость, возникшую между хозяйкой и гостем.
Но вот ужин наконец завершился, и вскоре Тяньцзянь начал откланиваться. Он долго расхваливал угощение, восторгался кулинарным искусством Маньцянь. Та прекрасно понимала, что это говорится ради приличия, но ей все равно было приятно получать такие знаки уважения, да еще и вполне серьезным тоном. Когда супруги провожали гостя за ворота, Цайшу сказал:
— Тяньцзянь, если не брезгуешь нашим убожеством, можешь приходить всегда, когда выберется свободное время. Тем более моя Маньцянь почти нигде не бывает, все скучает дома, вот и поговорили бы, отвели душу.
— Я бы и рад приходить, да боюсь, что мужланы вроде меня не годятся в собеседники супруге моего кузена.
Хотя Тяньцзянь немного смягчил резкость ответа улыбкой, все равно в нем прозвучало раздражение, даже вызов. Хорошо еще, что возле ворот было темно, и Маньцянь могла позволить себе покраснеть, не опасаясь, что смущение ее будет замечено, а потом она промолвила самым обычным тоном:
— Было бы у вас желание прийти, а я буду только рада. Правда, я давно уже превратилась в домохозяйку, со мной, кроме как о рисе да о дровах, и говорить- то не о чем. Да и вообще я собеседница неважная.
— Да бросьте вы в любезностях состязаться! — оборвал их диалог Цайшу. Последовал обмен пожеланиями «доброго пути» и «счастливо оставаться», после чего Тяньцзянь отправился восвояси.
Прошло два дня. Пообедав, Маньцянь распустила старую шерстяную рубашку, пропарила нитки и теперь сушила их, чтобы снова пустить в дело. Вдруг она услышала шаги Тяньцзяня. Она сразу поняла, что пришел он по ее душу — ведь он отлично знал, что в этот час Цайшу еще на службе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13