— из-за женщины мужская дружба не ломается. А из-за политики... и драка пи к чему, платформа у нас общая, социалистическая, скажу я вам. Согласись, Даниэль».
«Я никогда и не считал, что ты собираешься реставрировать в Хорбеке капитализм». — Друскат откровенно забавлялся.
У Макса взлетели брови:
«Так в чем же мы расходимся? — Он прошелся между столов. — Даниэль, по правде сказать, стройней меня, зато я красивее. Я люблю людей, а у него задушевные отношения только с теорией. Потому-то мы сейчас так по-разному оцениваем ситуацию в сельском хозяйстве».
«Возражаю! — запротестовал Даниэль. — Причины в другом».
«Ну хорошо! — Макс остановился за спиной двух своих приятелей, тяжело оперся им на плечи и с наигранной грустью сказал: — Ладно, мужики, я думаю только о вас, а он, к примеру, вывозит тачкой навоз и думает обо всем мире. Оп ведь, опять же, в партшколе обучался. А я, бедный, прошел всего лишь школу жизни».
Изложив сию незатейливую мысль, Макс, разумеется, пожал бурные аплодисменты.
Лукаво улыбаясь, он взглянул на Друската. Тот подождал, пока отгремят рукоплескания, потом сказал:
«Не зарывай свой талант в землю. Ты самородок: только носом поведешь — а он у тебя ой как развит! — и большей частью делаешь то, что надо. И всегда к выгоде Хор-бека. Сейчас опять что-то назревает. Похоже, Макс, погода переменится. Перемены напрашиваются, ты ведь должен чуять. Макс, ну-ка, поднатужься! Жаль будет, если ты со своим носом в лужу сядешь».
Даниэль сиял, старая Анна благосклонно взирала на него поверх очков. Некоторые из посетителей даже засмеялись.
«Чаще в луже оказывался ты, малютка, — отпарировал Макс; теперь смеялись уже над Даниэлем. — Между прочим, я как раз собирался объясниться тебе в любви. Свои собаки грызутся — чужая не лезь. Но по нашим временам эта пословица не годится. Мы с ним и деремся, и миримся. Ведь наши трения суть разногласия единомышленников. А потому нужно торжественно дать зарок: в случае чего, если одному из нас действительно понадобится помощь, другой его выручит! За это опять же стоит выпить! Но только давай по обычаю».
«Что ж, если так надо», — сказал Друскат. «Надо».
Оба направились к стойке, остановились там, повернувшись лицом к лицу. Потом, печатая шаг, как солдаты при смепе караула, пошли навстречу друг другу, на минуту вытянулись по стойке «смирно» и под ликующий гомон гостей расцеловались в обе щеки.
Хильда ае очень-то любила подобные развлечения. К тому же она заметила, что Аня с Юргеном тоже с на-смешливой улыбкой наблюдают за действиями старших. Надо бы отослать их домой, незачем детям до поры до времени видеть все это.
Зато Анне Прайбиш представление понравилось. Она подала мужчинам полные до краев рюмки, и сотни складочек на ее лице сложились в маску, которая явно должна была выражать благосклонность. До глубокой старости Анна сохранила известную симпатию к крепким мужчинам с военной выправкой, а кроме того, она радовалась успеху своей мирной миссии.
«Ваше здоровье!»
Солдаты еще раньше, прямо с озера, вернулись в часть, однако Макс ухитрился задержать музыкантов: завтра они сыграют в честь генерала. Теперь они выстроились в передней, взялись за инструменты и снова грянуло: «Подари сердечко и скажи мне: «да» — да так, что у Анны В буфете задребезжали стаканы.
«Танцы по спецзаказу!»
Сам Макс танцевать ленился, но подвел Даниэля к Хильде:
«Покажите-ка класс!»
Танцевали они не поймешь что, то ли уанстеп, то ли польку, — жуть, а не музыка! — слова друг с другом не скажешь, и все же Хильде нравилось, как Даниэль ее вел, как ритм трескучей музыки соединил их, как он держал ее в объятиях. Она чувствовала спиной его руку, чувство-вала его тело... Как давно она не танцевала... не то уанстеп, не то полька, ей чудилось, будто она танцует вальс, танцует перед ним на лугу, как тогда летом... он все такой же стройный... боже, неужели за все эти долгие годы в ней не умерла нежность к Даниэлю?
Что за мысли? Она помнила его тело, которое столько раз ласкала, пушок на груди... сколько раз они лежали у озера или в высокой траве на лесной прогалине, там, па пригорке под липой.
Лето, и липа благоухает, глаза Хильды широко раскрыты, она видит небо над собой, и облака, и лицо Даниэля, поток глаза закрываются... Старуха, почти сорок, а в ту пору она была ничуть не старше этих вот двоих детей, такая юная, но тогда все было иначе, и в самые счастливые минуты она всегда замечала в глазах Даниэля легкую грусть, как сейчас во время танца... или она ошибается, и мужчина тоже умеет хранить чувство к женщине, которую некогда любил? Если так, мужчина, наверно, сумел сберечь многое.
Грустные глаза... ей пришлось тогда опечалить Даниэля еще больше. Боже мой, тот день, тот давно ушедший день. Крестьянской дочери редко удается выйти замуж по выбору сердца, так уж повелось, и в новые времена тоже бывало... Ах, любовь! Она проходит, как проходит юность, как все на свете.
А что остается, когда любовь уходит? Общие заботы о детях, о доме, о хозяйстве или работа, которую делают сообща... Ах, любовь...
И половина женщин, как она читала, не получают в любви физического удовлетворения, отдаются мужчине, потому что ему это нужно, сами же ничего почти не чувствуют, не подозревают, чего они лишены, и не страдают от этого, тоже живут... Ах, любовь...
Поворот, и еще поворот, и еще... Не так быстро, Даниэль, я задыхаюсь, что это? А, Даниэль? — не музыка, а кошмар, слова не вымолвишь, но улыбнуться, почувствовать друг друга... ты тоже чувствуешь меня... ах, когда ты улыбаешься, не знаю, я не так уж и уверена в себе, Даниэль... нам обоим по сорок, и это ведь слишком глупо, так не бывает, и ведь все было страшно давно, тогда па озере, в высокой траве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117