А в твоей дыре работы для меня нет».
«Работы-то хватает, — протянул он. — Только для человека с ученой степенью нет».
«Перебирайся сам ко мНе в Бебелов, для тебя там кое-что найдется. — Она вдруг фыркнули. — Я имею в виду соответствующее твоей квалификации».
«Неостроумно, — сказал он. — И, кстати говоря, твоё предложение вообще неприемлемо. Именно теперь я не могу бросить людей на произвол судьбы».
Он вскочил, потянулся, расправил грудь — любил иной раз покрасоваться перед ней своей мускулатурой! Она глядела на него снизу вверх с должным восхищением, зная, что это ему нравится: он ведь тоже всего лишь человек. Он расслабился и невольно засмеялся:
«Надо наконец сделать эту чертову Волчью топь плодородной».
На минуту он впал в поучительный тон: на опытном польдере удастся, дескать, показать, чего можно добиться благодаря мелиорации, ведь удивительная вещь — четыре—шесть урожаев трав, прямо как на Ниле. Забота о кормах перестанет мучить кооператив, завтра о ней и думать забудут, но проект для Альтенштайна слишком велик, надо, чтобы подключились хорбекцы.
Он помог ей встать. Она охотно приняла помощь, покачнулась, словно от усталости, и прижалась к его груди. Он немножко покачал ее, неожиданно проворковал на ушко, что уже опять... разве она не чувствует. Она прыснула и припустила бегом. Виделись они по-прежнему редко, и в своей влюбленности порой дурачились, как молоденькие. Он скоро догнал ее, состроил влюбленные глаза, переводя
дух, подступил совсем близко, они схватила его за плечо, но только чтобы надеть туфли.
«Давай-ка серьезно. Штефан не понимает пользы вашего проекта?»— спросила она.
«Все он понимает. Давно смекнул, зачем вы в Бебелове экспериментируете со своей суперфермой. Он, конечно, знает: если мы используем огромные площади Топи, то и работать нам надо не так, как раньше, значит, в один прекрасный день тут появится второй Бебелов, только, разумеется, крупнее и современнее, и тогда его герцогству конец, придется слезать с трона. Вот он и ерепенится».
«Ты поразительный человек, - сказала она. — Опять решил бросить вызов толстому Штефану».
«Верно, — улыбнулся он и добавил: — Ты меня, конечно, раскусила. Сама знаешь, у меня есть и очень личные причины».
Она притворилась дурочкой.
«Вот как?»
«Если я разделаюсь с Топью, если одержу победу, то здесь, в наших местах для животноводческого комплекса срочно потребуется человек с научной подготовкой, желательно доктор».
Она засмеялась и ласково потеребила его за нос:
«Что ж, раз так — давай!»
Они медленно зашагали домой через луга, на травы уже пала роса. Потом еще немного посидели рядышком на луговой ограде, глядя, как небо меняет окраску. В голубизне поплыли серые облака, горящие снизу алым пламенем, а над черноватым растрепанным лесом стеклянистой зеленью уже вставала ночь.
Розмари поежилась и поплотнее запахнула жакет.
«В шестидесятом году тоже создалась такая переломная ситуация, когда кто-то тебя шантажировал. Даниэль, отчего ты не пошел с повинной?»
В этот день они много любили и много смогли рассказать друг другу. Друскат был счастлив, а теперь как-то сразу замерз. Он спрыгнул с забора, долго стоял, отвернувшись, словно от холода обхватив себя руками и потирая ладонями плечи. «Спросила-таки, — думал он, — спросила сейчас, сейчас, когда больше никто этим не интересуется. Что ответить? Скажу, девочка была маленькая, когда умерла мать, что бы с нею стало? Всегда находится оправдание, откладываешь из года в год, в самом деле можно
забыть. Розмари,я тебе уже однажды говорил, а может, только подумал: это случилось с совсем другим человеком.
В детстве я всегда боялся, что мне придется пережить что-то ужасное, непрерывно боялся. Однажды, на минуту, ненависть оказалась сильнее страха, тогда-то я и убил человека. Между тем прошло больше двадцати пяти лет, все эти годы я трудился ради жизни, в которой никому больше не придется никого и ничего бояться. Порой мне думается, если мой труд не способен возместить той единственной минуты, то мне это должно быть безразлично, но мне не безразлично.
Я был отверженным, и никому не понять, что для м&ия значило быть одним из многих единомышленников, товарищем. Ты знаешь, это не пустая фраза, и еще знаешь, что снова стать отверженным для меня равносильно смерти.
Что мне делать? Я не могу всю жизнь бояться шантажа. Я обязан прыгнуть. Может статься, я упаду, и все равно прыгать надо, я чувствую. Этим решится моя жизнь, и, может быть, я достигну берега».
Он повернулся к Розмари, взглянул на нее, но не сказал ни слова, только подошел и зарылся лицом ей в колени.
Возвращаясь в тот вечер в деревню, они не разговаривали.
За домом у Друската стоял белый «трабант». Розмари уже сидела в машине, как вдруг Друскат сказал:
«Ужасно трудно расстаться с тобой, я подъеду немножко, до шоссе?»
Она кивнула и открыла дверцу. Он сел рядом и, чтобы хоть что-нибудь сказать, начал расхваливать ее водительское искусство, но она вела машину вовсе не так уж хорошо, ей было грустно. На секунду она повернулась к нему лицом, и он увидел, что она пытается сдержать слезы.
«Остановись!»
«Нет».
Розмари ехала дальше, все время прямо, прямо.
«Чудесный был день, — помолчав, сказал он. — Я всегда рад, когда ты приезжаешь и вообще — что ты еще приезжаешь».
Не выпуская руля, она положила руку ему на колено, но не ответила.
У выезда на шоссе она остановила машину.
«Пора прощаться, Даниэль».
«Я уже говорил, что люблю тебя?» — спросил он.
Она слегка тряхнула головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117