Перебороть свою горькую любовь, потому-то и наброси-
лась на первую,подавшуюся работу. Никому, кроме себя самой, а в этом не признавалась. Многие сочли это. тщеславием, а на деле это было чистой воды отчаяние, во всяком случае поначалу, только позднее работа стала доставлять мне удовольствие. Не знаю, зачем я тебе это говорю, еще вообразишь бог весть что. Стало быть, чего я хотела добиться? Забыть тебя, Даниэль!»
Ее слова тронули его. Разве он не пережил подобное? Ему хотелось обнять ее, но было страшно прикоснуться, и он спросил:
«Тебе удалось?»
«Я забыла тебя, Даниэль».
Она отшвырнула сигарету и встала. Подняла воротник плаща, потому что было прохладно, сунула руки в карманы и, откинув голову, заглянула ему в лицо.
«А ты, — спросила она, — как было с тобой?»
«Я по-прежнему в Альтенштайне», — сказал он. Потом предложил ей руку, и они пошли дальше через маленький парк, через улицы, мимо освещенных витрин.
«И чем же ты занимаешься? — спросил он. — Какой работой? Ведь ты так и не сказала. Может, уже председатель кооператива, от тебя всего можно ожидать».
«В данный момент я на четвертом курсе. Учусь в университете имени Гумбольдта, на сельскохозяйственном факультете».
Он только сказал: «Ага!» — и больше ничего.
«Ты удивлен?» — спросила она.
«Нет-нет. — Он протестующе поднял руки. — Что ты».
«Вот, — сказала она, как ему показалось, чуточку резковато, — а я-то думала, ты удивишься. Что ж, из Друска-товой кухни в аудиторию, по-моему, это все-таки шаг вперед».
«Что здесь необычного? — нахмурился он и остановился перед витриной. — Смотри. — Он показал на застывшие в неестественно вывернутых позах манекены, изображавшие дам в дорогих шубах. Друскат нагнулся: — Каракуль, десять тысяч, — разобрал он. — Когда-нибудь сможешь себе позволить, доктора недурно зарабатывают».
Она и ты, подумал он, такое нельзя повторить. И что ей делать в Альтенштайне. Погуляем еще немножко в ночи, а потом скажем: «Очень приятно было повидать, прощай!»
«За восемь тысяч можно купить «трабант», знаешь, я бы не отказалась от маленькой машины, на работе пригодится».
Потом она снова взяла его под руку, и они пошли дальше.
«Трудно было?» — спросил он.
«Что?»
«Все, — сказал он, — учеба», — а имел в виду забвение — трудно было забыть?
«Я часто думала, что не сумею, не справлюсь, брошу, но там подобралось еще несколько человек вроде меня, которые пришли в университет не сразу после школы, и мы всегда держались вместе. Я была не одинока, если хочешь знать».
«Друзья?» — спросил он.
«Друзья», — ответила она.
«Один друг?» — допытывался он.
«Много, — сказала она. — Но теперь твоя очередь рассказать о себе. Что поделывает Аня?»
«Аня?» — Он тихо засмеялся, для начала сообщил, сколько ей лет — одиннадцать, и какая она высокая — он поднял руку до уровня своей груди, и какая хорошенькая — он испытующе посмотрел на Розмари, — точно такая же хорошенькая, как она, потом поведал о любимой дочке поистине чудеса: между прочим, она и хозяйка... нет-нет, он не женился — хотя, видимо, кое-какие шансы у него еще есть... Одно время, Аня тогда была еще совсем малышка и каждое воскресное утро забиралась к нему в постель. — «Однажды я спросил: зачем ты это делаешь? Знаешь, что она ответила? Потому что ты красивый».
Они медленно шли под аркадами Нашмаркта. Даниэль прислонился к колонне, засунув руки в карманы плаща, с гордо поднятой головой, и посмотрел вниз на Розмари.
«Можешь полюбоваться, — усмехнулся он. — Потому что я красивый, дети не лгут».
Она подошла к нему совсем близко, серьезно заглянула в лицо, полуосвещенное и полускрытое тенью:
«Ты изменился, Даниэль».
«Я тебе больше не нравлюсь?» — спросил он.
«Что-то у тебя в лице незнакомое, — сказала она. — Горькая складка у рта, даже когда смеешься. Пока ты рассказывал об Ане, ее не было, а теперь, Даниэль, она снова там».
Она вдруг подняла руку и кончиком пальца провела по резко очерченной складке на его лице, тянувшейся по щеке до угла рта.
Незаметно повернув голову, он почувствовал кончик ее пальца на губах и смог его поцеловать, потом схватил
ее руку:
«Мне пришлось вдоволь хлебнуть горя, сама знаешь и удивляешься, что это заметно».
Он вспомнил, с каким отчаянием рассказывал тогда Розмари свою историю, искал ее поддержки, бросился к ней, обнял и бормотал ей в шею: «Мы им докажем, что хозяйничаем не хуже Штефана со всеми его приспешниками. Ты должна мне помочь, любимая, должна, должна».
«Ты достиг того, к чему стремился?» — спросила оаа.
Он медленно покачал головой, все еще чувствуя на губах ее прикосновение.
«Отчего же?»
Он пожал плечами.
«Наверняка ты чего-то достиг. На этом съезде только лучшие из лучших».
Он язвительно рассмеялся. Розмари вырвала руку.
«Среди слепцов и одноглазый король, — сказал он. — Так и у нас».
Он взглянул вверх на башенные часы: полночь давно минула. Ему хотелось поцеловать Розмари, но он не смел, она уже не прежняя девочка, она невероятно изменилась, скоро защитится, и все же, когда она смотрела на него, Даниэлю казалось, будто он, как прежде, чувствует прикосновения ее рук, он желал ее, но теперь за ней придется ухаживать, как за женщиной, с которой он никогда не был близок, а ведь он уже не юноша. Прежняя страсть к Розмари снова завладела им; он продолжал говорить, и они шагали дальше, по улицам, площадям. Говорили о работе — о том, как он решил доказать, что деревню вроде Альтенштайна можно изменить и даже вытащить из середняков, кое-чего они добились, но хорбекские, Щтефан и компания, пока что лучше и гораздо удачливее их.
Не замедляя шага, он взял ее руку, слегка помахал ею, как делают совсем молодые люди, и с широкой улыбкой заметил (нет, сегодня роль кавалера ему положительно не удавалась!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117