.. Кланялась тебе Зона и велела передать: если ты еще сердит на ее стариков — это не страшно... Это она одолеет! Люди ее Побегушей зовут, и коли уж ни за что ни про что ее прозвали, так приходи ночью и увези ее... она тебя будет ждать. Коли зовут Побегушей, говорит, пусть хоть за дело. Вот что она тебе передала! Пусть, говорит, уведет — уйду с ним на край света!
— Как же я на ней женюсь! Как прокормлю? Я ведь, видишь, охотник, бродяга! Есть добыча — поужинаю, нет — голодный лягу. Мне под пару сирота безродная!.. Где уж бродяге жениться на девушке из купеческого дома!
— Ах ты, бедненький! — смеется Васка.
— Клянусь богом, правда!
— Она говорит, ты все это устроил, ты заварил кашу, ты и расхлебывай.
— Как же это получается? В городе говорят, что ее уводил Манулач, а сейчас мне ее выкрадывать?.. Я золотых дел мастер, однако... «ношеное золото»... гоже ли?
— Да помалкивай уж, чертов кузнец,— прервала его молодка и, смеясь, хлопнула Мане по плечу.— Зачем зря говоришь?.. Чего уперся, упрямый осел!.. Все это твоих рук дело! А валишь на Манулача! Черт бы его побрал!.. Знаем мы, женщины, кто такой Манулач и кто золотых дел мастер Манасия и что он может, коли захочет... Ах, до чего же ты, братец Мане, вредный!
— Но ведь ты, Васка, опять меня обманываешь!
— Не обманываю, братец Мане, чтоб мне ослепнуть!.. Клянусь жизнью Гмитрача, а за него мне хоть весь Ниш отдай — не возьму! Поглядел бы ты на свою Зону! Сама на себя не похожа стала! Вот, смотри, как она тебя любит,— может, теперь поверишь: «Вот отнеси ему,— сказала Зона,— и спроси: было ли на свете такое, чтоб девушка парню это посылала?» — И Васка передала ему свернутый в узел шелковый платок.
— Что это? — воскликнул удивленно Мане, развернув платок.— Персик?!
— Персик! — прошептала молодка и испуганно отпрянула в сторону.
— Персик?! — прошептал Мане, зашатавшись от неожиданного счастья.
— Ага! — подтвердила Васка.
— И это Зона тебе... дала персик? Для меня дала?
— Зона!
— Неправда!
— Нет, правда, клянусь светом моих глаз, правда... Чтоб меня вот так скрючило, если вру! — воскликнула она и показала согнутый указательный палец.
— И это Зона тебя послала? — снова выпытывал ее Мане.
— Зона, а кто ж еще? — отвечала Васка.— Если у тебя есть сердце, если ты боишься бога, ты должен понять, до чего ее гложет печаль. «Я сделала сейчас все,— сказала мне Зона,— теперь пусть поступает как хочет!.. Коли, говорит, не придет этой осенью в дом, весной пусть наведается на кладбище!..»
— Ну! — воскликнул радостно Мане и от восторга выстрелил из ружья, хоть они и стояли у городской заставы, где их поджидал Гмитрач, потом закинул руки за затылок и стремительно рванулся вперед, как орел, разбегающийся для полета.
— Эй, а что мне сказать? — спросила Васка, кинувшись за ним.
— Скажи: кланялся, мол, Мане и передал: пусть ждут его в первое воскресенье.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,
в которой описывается мальчишник Мане
Мане вернулся домой как на крыльях. Поцеловал матери руку, сказал, что жениться согласен, а все-де прочее — ее печаль. Завтра, мол, от Замфировых придет Калиопа, и пусть они вдвоем устроят все так, чтобы всем было по душе и по нраву. Евда, услыхав это, до того обрадовалась, что даже не стала сердиться, когда Мане пошел пировать с товарищами.
И Мане в этот вечер покутил всласть! Он никому не сказал в чем дело,— одному только Митке Петракиеву выложил все, как есть, и почему он сегодня такой веселый. И побратался с ним вторично.
В калоферлийском кабачке дым коромыслом... Бражничает Мане с товарищами... Поют скрипки, стонут зурны, звенят бубны, а грохот барабана сотрясает своды старого кабака, так что на веселящихся гостей с потолка сыплется пыль и древесная труха... У Мане с товарищами пир горой! Гром музыки разносится далеко по городу. Слышит ее и Зона в эту тихую сентябрьскую ночь, а еще раньше ей передали привет и сказали, что пьют за ее здоровье... И если прежде она не спала от горя и муки, то теперь не смыкает глаз от необычной радости и счастья.
А Мане сидит с друзьями и пирует. И никто, кроме Мит-ко Петракиева, не знает, почему он такой веселый, почему всех угощает, щедро раздает чаевые и не дает никому платить!..
Напротив сидят цыганки, отдыхают после только что закончившейся бешеной пляски. Одна красивей другой, а самая из них красивая — маленькая Айша, общая любимица, юная и прелестная цыганка. Она без памяти влюблена, и потому сидит в сторонке, забившись в уголок, и не спускает глаз с Мане, ждет, когда же наконец он закажет свою (или, лучше сказать, их) песню «Коль вина у меня вдоволь...» — песню, которую красавица Дудия привезла из самого Мостара и которую крошка Айша поет охотнее и лучше всех, словно песня сложена о ней, Айше. До сих пор Мане всегда думал о ней и на нее смотрел, когда пели эту песню. И когда бы ее ни пели, крошка Айша получала щедрый бакшиш, а еще приятней бакшиша были слова и взгляды Мане и его компании.
Однако нынче вечером Мане ничего не заказывает, и Айша сама дает знак Дудии запевать. Дудия затянула, остальные подхватили; запели и Джульзефа и Айша, позвякивая в такт бубнами. Запели на восточный лад: тихо, сонно, чуть-чуть в нос:
Коль вина у меня вдоволь,—
Как его не пить? Ай-хай-хай!
Коль у милой русы косы,—
Эх, как их не любить?!
Крошка Айша кинула на Мане томный взгляд своих страстных, больших, миндалевидных глаз, но он этого даже не заметил. И, выпив до дна стакан с вином, не посмотрел на нее, как это делал всегда. Мысли его были не здесь и все-таки где-то поблизости, за несколько домов отсюда, у Замфировых. Он видел перед собой Зону и, растрогавшись, продолжил песню сам, и опять певцы и музыканты подхватили:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50