Ерунда! Была бы спина, а седло найдется! Жениться Мане — раз плюнуть...
— Женится, только возьмет по себе.
— Запомни, хаджи: этот мир что лестница,— один поднимается, другой сходит, и вас, купцов, это тоже касается. Мало ли таких, что ходили в первых купцах, а нынче звонарями да церковными сторожами стали, из пищалей палят на престольный праздник у святого Пантелеймона... Ты-то сходишь с лестницы, а мой Манча поднимается...
— Ого-го-го! Надел кобель чикчиры и пустился в хоровод,— цедит чорбаджи Замфир, зеленея от гнева,— так и твой Манча...
— Кто «кобель», холера чорбаджийская?! — завопила благим матом Дока.— Вот возьму сейчас нанули (и она показала ему на ряд деревянных сандалий, выстроившихся перед дверью) да как хвачу по башке!.. Обрушусь на твою голову, как сербы на бастион Митад-паши на Винике! Мисочник и корытник несчастный!
— Скажи спасибо, что ты у меня в доме,— еле сдерживаясь, говорит бледный как полотно хозяин.
— Да за «кобеля» я тебя и в торговых рядах отделаю вместе с этой обезьяной Манулачем,— в ярости орет Дока и уходит, оставив огорошенного чорбаджи Замфира посреди двора. Крестясь левой рукой, он шепчет:
— О, упаси бог!.. О господи!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Это первый и единственный в романе диалог влюбленных. Ничего пикантного и даже интересного в нем нет, поскольку в тех краях считается зазорным даже переглянуться женщине с мужчиной, не говоря уж о том, чтобы разговаривать. (Но и не будь, этого, диалог &се равно оказался бы самым обыденным, ведь в подобных обстоятельствах влюбленные обычно молчат или болтают о пустяках)
На другой день, в понедельник, когда с таким нетерпением ждут почина и первого покупателя, в мастерскую к Мане собственной персоной явилась Дока. Пришла рассказать, что и как было, и, поскольку все кончилось худо, утешить бедного влюбленного
и думать позабыл об их субботнем разговоре и не чуял никакой беды, поэтому новость его удивила, а рассказ о том, как протекали и развивались события, как громом его поразил. Он совсем впал в уныние и был безутешен. Тетка Дока поначалу его обругала, а потом всячески принялась утешать: не волнуйся, мол, не предавайся отчаянию, а главное, не расстраивайся, что так обошлись с теткой, она тоже в долгу не осталась.
— Не сердись,— говорила Дока,— и не печалься! Подумаешь, не отдали за тебя девушку?! Что тебе в конце концов? Можно и без петуха проснуться, и жениться без Зоны!.. Эх, была бы спина, а седло всегда найдется! Все это ерунда! Выбирай любую, вон их сколько! Только не огорчайся, не тужи!.. Тетка твоя не осталась посрамленной! Выдала им, как надо! Небось теперь на тебя и глядеть не станут, так я их отбрила!.. И на твое «как живете-можете» не ответят! — с довольным видом закончила тетушка Дока на прощанье.— Сейчас даже если посватаешь старую ведьму Таску, так и ее не отдадут, теперь мы враги навеки!
Так рассуждала довольная собой Дока. Но, разумеется, для Манчи это было слабым утешением. Весь день он ходил сам не свой: ни работа, ни выручка, ни разговоры — ничто его не занимало. Слова Доки все время звучали у него в ушах, а распаленное воображение живо рисовало разыгравшуюся между Докой и Замфировыми сцену. Одна только мысль, что Зона могла все это слышать и видеть, приводила его в ужас, впрочем, еще страшней была мысль о том, что ей после пришлось вытерпеть от своих домашних. Поэтому Мане не успокоился, пока на другой день не разыскал служанку Васку, не расспросил ее и не узнал, что произошло после ухода Доки. Васка рассказала, что Зоне крепко досталось от всех, особенно от отца. Старый Замфир ведь ничего не знал, ему только сейчас обо всем рассказали да еще пожаловались, как они мучаются с Зоной. Навалились все разом: Таска — медовыми словами, мать — проклятьями, отец — страшными угрозами, а прочие тетки— длинными нравоучениями и наветами, и ничего удивительного, что Зона сдалась, уступила, стала прежней — гордой, надменной и холодной дочерью чорбаджи!..
Васка сказала правду.
После ухода Доки в доме Замфира поднялся настоящий тарарам. Зона все слышала из соседней комнаты, а сцену между Докой и отцом не только слышала, но и видела. Как только Дока ушла, старый Замфир, распалясь страшным родительским гневом, обрушил его на свою любимицу, как никогда в жизни. Поток брани, который вылила на него Дока, прогнал сон и до того разволновал его, что он даже не наказал служанке, как это делал неизменно уже сорок лет, подать ему воды. Решив, что приход Доки и сватанье сделано с ведома и согласия Зоны, он просто пришел в ярость.
— Так вот каково твое воспитание и образование?! Этому тебя учили в школе?! — орал Замфир на свою любимицу, да так громогласно, что любопытные женщины-соседки кинулись было к стене, но, испугавшись гнева чорбаджи, в ужасе разбежались.— Шестьдесят один мясоед перевалил я за свою жизнь, слышишь, сука поганая,— орал старый Замфир,— и никто еще ни при турках, ни сейчас, в сербские времена, меня так не срамил, ни одна собака так не укусила, как сейчас вот эта ведьма... Это ты ей сказала прийти в мой дом?! Хорошо же ты бережешь мою честь! Дочь хаджи Замфира идет плясать коло... хочет породниться с дурочкой Докой, назвать ее своей тетушкой!
— Да будь он хоть торговец...— подначивала тетушка Таска, распаляя гнев Замфира,— подрядчик там или поставщик... а то ведь картежный шулер... голытьба... Сунет, идучи в лавку, огурец и пол-лепешки под мышку — вот тебе и обед... А сама лавка? Ни дать ни взять — сундук еврея-менялы... Ну, пускай уж если бедняк, то был бы хоть смирным парнем! Но он ведь картежник, пьяница, мот, охотник и к тому же еще лошадник и барышник;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50