Мы шагали по желтым, шуршащим грудам опавшей листвы и протаптывали в ней тропинки. От холодного дыхания ветра колыхались ветки деревьев, ж чем глубже проникали мы в чащу леса, тем печальнее и пустыннее казался оп. Душа моя словно была окутана мглой.
Через некоторое время я остановился и спросил:
— А что поделывает барин Енакаке, Войня? Войня удивленно посмотрел на меня в упор.
— Как? Ты не знаешь? Погиб Енакаке! Работники сыроварни нашли его под обрывом у Фундени... Он, видимо, проходил там, а берег как раз и обвалился... Нашли его под обрывом рядом с собакой... помнишь, той, рыжей...
— Как? Барин погиб? А я ничего не слышал...
— Да, погиб...
Лесник отвечал спокойно, но мне показалось, что глаза его слишком пристально смотрели на меня. Не знаю, не могу сказать — отчего, но дрожь пламеппым током пробежала у меня по спипе... И в этот миг у меня мелькнула догадка, что лесник Войня убил своего хозяина.
Безотчетно я спросил:
— И что же? Не нашли, кто убил его?
— А чего же искать,? — ответил Войня.— Ведь сам погиб, лютой смертью...
Я замолчал. Неприютным и пустынным был лес в своей осенней печали. И может быть, поэтому я ощутил на сердце большую тяжесть, какую-то неясную горечь, словно перед смертью. Мы вышли на опушку, туман рассеялся. Огромный лес остался позади нас со своими зарослями и со своей тайной, словно живое существо со своими горестями, гневом и жалобами. Осень витала пад ним, как смертный сон. Мэриука на мгновение возникла перед моими глазами и растаяла, словно дымка, мысль о гибели барина льдиною легла мне на сердце.
Да, малыш, сильно любил я лес в дни моей юности...
Так рассказывал мне дедушка, сидя у большой старинной почки. Рассказал и умолк. А снаружи вздыхал и жаловался осенний ветер.
ШЕСТЬСОТ ЛЕЙ
Вот что рассказал мне один приятель.
Как-то утром явились ко мне два мужика. Один из них, рослый, с мужественным открытым лицом, заговорил первый:
— Мы пришли к вам по нашему делу...
— Это давнишняя наша беда, от которой все мы страдаем...— поспешил добавить другой, худощавый и немного сутулый.
— Мы решили составить прошение...— продолжал первый.
— Написать жалобу... Нас четырнадцать человек, и все мы бедствуем...— пробормотал худой и робко улыбнулся.
Это была тяжба из-за земли, с которой в общих чертах я был уже знаком: несколько дней назад суть дела мне уже изложил этот невысокий мужик, которого звали Петре Нэстасе. II сейчас он первым стал объяснять мне, «как все было». Несмотря на то что он казался очень взволнованным п даже немного заикался, второй крестьянин, по имени Некулай Флоре, не вмешивался в его рассказ. Его сбивчивая речь и заиканье производили даже трогательное впечатление, словно это звучала натянутая до предела тетива. В его глазах был какой-то лихорадочный блеск, и печальная улыбка не сходила с лица.
— Дело было так. Я уже вам об этом говорил... Власти разделили Монастырский пруд и выделили людям по пять гектаров. Построили мы село, глядишь, с божьей помощью, возведем и школу, и церковь... Пруд этот большой и старый, да вы его и сами знаете. Существует он с тех пор, как люди себя помнят. Запруду поставили лет триста тому назад, а то и все четыреста, еще при господаре Штефане, как поминается в разных «грамотах». Рыбы в нем хоть отбавляй, летом на рыбную ловлю мы на лодках под парусами выходим... И какой только живности в нем нету... Никто не ведает, что там водится в его омутах. У старого камыша корни такие, что с доброе дерево будут, а тростник растет по берегам густой, словно щетка, высокий и стройный, ну будто войско выстроилось... Когда спускали этот пруд, то вода десять дней стекала, а вместе с водой из глубоких омутов шли коричневые карпы, такие матерые, чисто свиньи... Так вот, господин хороший, разделили мы эту землю... Прорыли канавы, чтобы окончательно спустить воду, стали перекапывать дно, корчевать камыш да тростник... Работали не покладая рук... Мы ведь из Рэдэшень и знаем, сколько земля стоит... Семь лет подряд трудились мы в поте лица своего, чтобы дно, где водились карпы да собирались водяные змеи, сделать пахотной землей... Теперь каждый может увидать: Монастырский пруд стал райским садом. По бывшему берегу растут ракиты, а -хлеб на полях — любо-дорого посмотреть — хочет вырасти выше этих ракит. Но вот видите, как все случилось. Я ведь вам уже говорил. Мы с нашей землею живем как раз на самом краю, рядом с границей. Три года тому назад прпехала к нам комиссия и стала что-то мерить. Мерили, мерили они, прикидывали и так и этак и заявили, что им неизвестно, чтобы граница шла прямиком через пруд, и провели другую границу так, что часть наших земель отошла к той стороне. Выходит, что все наши труды пошли прахом. Столько лет мы очищали этот пруд, а когда пришло время радоваться, явилась эта «комиссия» и отобрала у нас землю... Говорил он быстро и, задохнувшись, умолк.
— Что же нам теперь делать? — тихо спросил другой крестьянин, Некулай Флоре.
— Что же делать-то нам? — подхватил Нэстасе.— Посылали мы в Бухарест «обжалование». Трое из нас ездили в Бухарест к нашему депутату и к высшему начальству... Мы уж и деньги собирали, кто сколько мог, и ноги до крови стерли, обивая все пороги... И суд был, только мы ничего не поняли... Уже два лета миновало, а мы все без земли, словно сироты злосчастные... Одно лишь горе на наши головы!
— Что же вам сказал ваш депутат?
— Сказал, чтобы ожидали, там видно будет...— ответил Флоре.
— Будем ждать справедливости до самой смерти! — выпалил Заика.— Ему что, укатил в Бухарест, пирует там с боярами, в карты играет, а за нас у него голова не болит! Думается мне, что правильно сказал один старик, что наши старинные права давным-давно похоронены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56