сад ветром своим зеленым, духом яблоневым, самим своим присутствием изменял жителей, да и жизнь села, и я радовался, когда в селе появлялись такие, как Пилип Штудерив и Петро Иванцив, которые сад мой расширяли и колхозное богатство множили.
Кроме этих двоих, которых учил я ухаживать за деревьями, есть у меня последовательница, о которой могу сказать, что она моя ученица, а я ей — учитель. Речь идет о Ковалевой Маричке, или же Вуйне Парасольке, как ее по-уличному кличут, которую ты наверняка хорошо знаешь.
Парасолька, несмотря на то что весен ей уже немало, на болезни еще не жалуется, вечером при свете лампы без очков вденет нитку в иголку; я помню ее Маричкою, дивчиной, упругой, как кукурузный початок, шустрою, с подковками густых смоляных бровей, нависавших над печальными очами... эта ее невысказанная или невыплаканная печаль в глазах никак не подходила к ее веселой натуре.
Ее батько Григорь Демцюховский был знаменитым кузнецом-медником, мудрое ремесло передавалось в их семье из рук в руки от деда-прадеда, и старик Демцюховский при случае, бывало, любил похвалиться, что не кто-нибудь иной, а его прадед выковал Олексе Довбушу бартку, перед которой тряслась от страха покутская и галицкая шляхта. Так оно было с той барткою или иначе, в старинных актах, кажется, имя Демцюховских не упоминается, но медник и вправду из него был знаменитый, и любой газда, уважавший себя, считал за честь курить табак из люльки, сделанной Демцюхов- ским. Были это и в самом деле искусные трубки, и стоили они дорого — корец жита. Ковал он также парням черпаки да белой челяди — герданы. Перед самой немецко-польской войной, в тридцать девятом, бес соблазнил старика подделывать деньги: «выпустил» он двенадцать фальшивых злотых, на тринадцатом — забрали его в тюрьму. Там и пропал его след. Рассказывали, будто бы на тюрьму упала немецкая бомба. Мудрое ремесло, к счастью, в роду не пропало, не высохло и не перевелось, его продолжили оба Григорова сына да зять Федор, Парасолькин муж.
В те давние, Юрашку, времена, при царе Паньке, шел по селу слух, что Федя научила ремесленничать его родная жена Маричка; насмешливый слух пустили, видать, завистники, ибо очень скоро Федорова слава, целиком отличавшаяся от демцюховской, расцвела пышным цветом: мастер ковал любые изделия, однако лучше всего удавалось ему оружие — пистоли и ружья- довбушевки. Про пистоли так и говорили — «Федевы пистоли», то есть самые лучшие, такие, что их не грех шли, руки, полюбоваться чеканкой и ковкой, а стрежни Феде вы пистоли, как говорили, в самое сердце. Как тут не позавидуешь мастеру, его таланту? Ну, а кроме того, в людских завистливых разговорах было немного и правды. Когда старик Демцюховский отдавал Маричку за Федя, то Федю Мамчураку и в мыслях не светило, что родился он знаменитым мастером-медником Талант дремал в нем, как огонь под пеплом, парень го нанимался сплавлять по Черемошу плоты, то косил сено у богачей, то у немца Цуксфирера зарабатывал какой-нибудь грош на лесопилке. Маричка целый год терпела мужево батрачество, на следующий же привела Федя к своему роду, пред очи батька да матери, и говорит им:
«Ото выпхали меня, мои золотые, за Федя, а у Федя ни скотинки, ни полонинки, а руки — как грабли.— И плачет: — Прошу вас, мой род, возьмите его к себе в кузницу работником. Да учите его, батько, хорошо, чтоб и у него руки человеческими стали».
Старик Демцюховский поднял крик, ибо где ж это видано и где в горах слыхано, чтобы зятю — чужому сыну — да передавать родовые медницкие тайны?!
Рассказывали, что весь вечер в хате Григора Демцюховского сверкали молнии и гремели громы; старик согласился взять Федя подсобником лишь тогда, когда Маричка в отчаянии пригрозила, что спалит дотла батькову хату и кузницу, а тюрьмы не побоится, потому что и так ей жить не на что.
Старик, знавший дочкин характер, подобрел и сказал Федю, который до сего времени скромно сопел в углу у посудной полки:
«Приходи завтра утром до кузни, хлопче... Завтра приходи, а ныне перед святыми образами и перед нами, честными, присягнись, что все, увиденное в кузнице, услышанное, чему научишься от меня, что познаешь самостоятельно, какие тайны тебе откроются,— никому больше, кроме сынов своих, если будут, не расскажешь и не покажешь, даже родной дочери не открывайся, ибо дочка — яблоневая веточка, что родит груши в чужом саду. Аминь».
На первые заработанные кузнечным ремеслом деньги он купил Маричке в Косоваче зонтик — парасольку. Кто знает, что стукнуло мужику в голову купить именно эту, такую непривычную в те времена в горах, чужую и, может, ненужную вещь, однако парасолька женщине понравилась. По надобности и без надобности ходила молодица с парасолькой, ну, а село имеет зоркие глаза и гибкий язык — сразу же и окрестили Маричку: «Глянь-ка, Парасольку бог принес».
Теперь, слышь, село не представляет, как оно могло бы жить без Вуйны Парасольки, без ее библейских печальных очей, без детской улыбки на увядших губах, без ее говора, что ткется, будто полотно на станке, без ее удивительной готовности прийти к каждому, кто нуждается в помощи. Парасольку зовут нянчить детей, присмотреть за больным, рвать в садах яблоки, обмывать покойника, петь на свадьбах; одинокая, давно овдовевшая, она и вправду принадлежит всему селу: ее кормят, одевают, колхоз заботится, чтобы было у нее на зиму топливо. На подворье у нее нет ни курицы, ни другой какой птицы, ибо какое бы то ни было хозяйство привязывало б Парасольку к хате, она же к хате никогда не тянется, ей каждодневно, ежеминутно необходимы люди, а она необходима людям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102