«Клюнуть или не клюнуть?» — видимо, гадала она. «Клюнуть и утащить», — подсказывало любопытство. «А вдруг эта штука сама клюнет?» — пугала бдительность.
Любопытство обязательно побороло бы страх у этой птицы, но тут я сам решил, что играть больше ни к чему, и плавно нажал на спуск.
«Клюнуть!» — думала сойка секунду назад, но, услышав металлический щелчок затвора, испуганно вскрикнула: «Кррээк!» — что должно было, видимо, означать «обман», — и улетела.
Теперь, когда я смотрю на этот снимок, мне вспоминается тихий осенний день и леса, словно сделанные из золота,
Живой огонек
На охоте в глухоманях Ольханской лесной дачи я совершенно случайно набрел на постройку: на небольшой поляне бригада плотников доделывала кордон. Их бригадир оказался знакомым. Раза три мы встречались с ним в лесничестве. Это был старик невысокого роста, но еще крепкий и в силе. Он мне, признаться, нравился. Всегда что-нибудь мудреное завернет.
Вот и сейчас. Посмотрел он на меня через очки этак лукаво и говорит:
— Не замечаете? Дом готов, и отделка кончена: с улицы красавец, а не дом, а войдешь в него, все чего-то не хватает. Чего бы, по-вашему?
Я стал внимательно рассматривать работу,
— Зря стараетесь, — махнул он рукой. — Вам не найти…
— Почему же?
— Очень просто, не туда смотрите. Жильцов не хватает, вот чего, души дома, а вы изъян ищете. В моей работе этого не бывает.
— Это что же? Выходит, вы мне не вопрос, а загадку загадали? -— Нет, зачем же! Это что-то другое. Я, правда, объяснить путем
не смогу. Тут нужно самому хорошенько почувствовать. Бывает такое только в необжитом доме. Все кажется, что чего-то не хватает в нем, будто мы, плотники, не доделали. А как заселят— все равно что душу в нашу постройку вложат. Тут тебе не только дом, даже стены жить начинают. И красота и уют явятся. Откуда что возьмется! Иногда в деревне такой неказистый с виду дом встретишь, не дом, а прямо-таки баня, а он живет! Почему? А потому, что житель в нем есть, душа дома. А в другой раз и хороший, да брошенный дом попадется, и тоскливо сделается. Брошенный дом, как труп, мертвый... По нашей плотничьей части только сделать все как следует надо, а душа постройки вместе с жителем явится. А только без души ничего не живет. Иные, правда, никакую душу не признают, только бы скорее сделать. Тяп-ляп, как говорится, — и с плеч долой. Такое изделие и живет недолго, а уйдет в утиль — тоже никто не пожалеет: туда и дорога! А нужно всякое дело с душой делать, чтобы вещь была прочной и, главное, красивой, чтоб глаз не оторвать! Сделанная с душой, она века будет жить и никогда не состарится, как бы живым огоньком будет изнутри светиться. Это, брат, понимать очень глубоко надо, и не каждому такое дано! Возьми, к примеру, картины Левитана или другого великого мастера, который с душой работал, ведь как живые они! Будто бы мертвое полотно или кусок дерева, а ведь он тебе свое настроение передаст: или загрустишь ты, или заулыбаешься, обрадуешься чему-то. Кусок полотна, мертвая штука, а какие дела над человеком может творить. Значит, полотно-то мертвое, да душа в него живая заложена, она и действует на тебя. Как ни стараются теперь многие художники переписать картину — нет того. Все будто бы точь-в-точь сделают, а все же нет в ней той силы, чтоб так на человека действовала. Значит, как ни описывай, а душу-то, ту любовь великую, которую вложил в свою картину Левитан, не перепишешь! Она так в левитановской картине и останется...
В лесу, оставшись наедине со своими мыслями, я понял плотника, приравняв его выводы насчет души к книгам. Там это хорошо видно. Иную читаешь, и она, как родная музыка, гремит полным аккордом, прямо за сердце берет. А в другой и идея будто бы не плохая, ни малейшего отступления от правил, а все чего-то не хватает, как жильцов в необжитом доме. Автор хоть и поработал над ней, а душу-то вложить и забыл, а может, и вложить-то было нечего. Поэтому и не доходит она до сердца, не волнует и после себя ничего не оставляет. Мелькнет, как сезонная мода, и все тут. А хорошая книга живет вечно. Она, словно негатив на фотобумаге, у каждого читателя обязательно свой отпечаток оставит.
Старый плотник прав. В каждое дело нужно душу человеческую вкладывать, чтобы оно вечно живым огоньком светилось...
Случилось это прошлогодней весной, в самую ростепель. Как сейчас гляжу, приходит ко мне Никитыч, наш колхозный пчеловод, и говорит: «Пойдем-ка, брат, на Лебяжьем уток постреляем!» Да и как говорит-то — тоном бывалого охотника! А уж мне ли не знать, что за охотник Никитыч. Всю зиму ружья с плеча не снимает, а на столе, кроме домашней убоины, никогда ничего не увидишь. Выдержки у него нет. Весь порок. Скрадет зайца на лежке, чуть не из-под лыж выскочит, только стреляй. Но тут уж он никак не может вытерпеть, чтоб не вскрикнуть: «Держи, держи куцего!» Ружье ходит. Грох по кустам, а заяц уж тридцать три поляны проскакал. Да что и говорить. С Никитычем пойдешь — с полем не придешь! Такая уж поговорка сложилась у наших охотников.
Вот этот уважаемый Никитыч и зашел за мной. Идем да идем. Отнекиваюсь я. Говорю, что и озеро-то еще не вскрылось, да и утки-то прилетели ли? Но Никитыч все как есть разузнал.
«Андрейка Островерхов, — говорит, — вчера на сидке трех кряковых селезней взял, здоровые!» Андрейка-то, думаю, взял, да вот с тобой черта лысого возьмешь. Но от Никитыча не отговориться. Пошли и мы. А на Лебяжьем заливчик есть— рай утиный. Выбрал я место Никитычу. Осокорь огромный склонился над водой, гладь и маскировка хорошая. Жди утра, говорю, на заре будет дело. Сам шагов за двести за кустом притаился. Лежим, Со всех сторон нас окружила непроницаемая апрельская ночь, густая, черная, с подозрительными шорохами невидимых существ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121