Вот кабы я сам его свалил да пережил бы эти минуты, тогда дело! Как взглянешь, так все перед глазами и встает: и ночь весенняя в лесу, и вы все, и песня угрюмая-угрюмая, и выстрел, и как он, обламывая сухие веточки, на землю грохнется. А это что? Чучело только и будет, а вспомнить-то нечего. Разве что ночь у костра, а их за жизнь-то столько было, что опять можно перепутать. А когда бы сам убил — тут уж не спутаешь. Глухарь — птица памятная. Вот уж рог, — потряс он лосиным доспехом, — мой, и вешалку я из него сделаю славную, и не забуду никогда, как я об него чуть ногу не пропорол.
— Это правильно, — согласился Михаил. — Чужой выстрел и есть чужой. Как охотник о нем ни рассказывай, а раз сам не стрелял, — не почувствуешь этого.
— Мачеха? — спросил я.
— Мачеха и есть! — рассмеялся он.
На пасеку мы пришли уже в восьмом часу. Иван остался тут со своими пчелами, а мы, немного передохнув, отправились на хутор.
У опушки леса нас уже поджидал Сергей Иванович.
— Ну как? — еще издали спросил он. — Пустые? — И заключил: — Оно так теперь... Скуденеют леса. А бывало, даже вот уж после войны глухари токовали прямо за озером, вон в том еловом острове. С крыльца было слышно, как они распоются, сердце замирает. Не вытерпел, пошел нынче. Больно хотелось послушать, да не пришлось: переводится птица...
— Как переводится? — поздоровавшись с ним, возразил Дмитрий Николаевич. — Мы сегодня одного взяли. Здоровенный петушище, не менее как на полпуда. Ванюшка свалил. На троих одного за утро — это уже хорошо!
— По теперешним временам хорошо. А я, бывало, один за утро трех сваливал. Чуть допрешь. Вот это была охота!
— Мало ли что было, Сергей Иванович, — начал успокаивать старика Дмитрий Николаевич. — Когда-то и мы молодые были, да вот состарились. По этим местам не только глухари — мамонты шлялись, да и мы в звериных шкурах ходили. А сейчас вон на тебе пиджак-то шерстяной, да и лапти-то, наверное, уже и забыл, как подвязывать?
— Оно так, — согласился старик. — Все меняется, и прямо на глазах. В писании говорится: что ни делается — все к лучшему. Так оно и есть...
— В писании, Сергей Иванович, не только об этом говорится. Там говорят, что и конец свету будет, архангелы затрубят на суд божий. Тоже к лучшему?
— Не приведи господь. Да теперь по нашим лесным местам никто уж в это и не верит. Как только сфотографировали луну да спутники разные полетели, — последняя старуха махнула рукой на всякое писание. Нет никакого бога. А если бы он был, я так думаю, разве бы он не попал в фотокарточку, когда луну с обратной стороны снимали? Попал бы! От техники никуда не денешься. Просто нет там никого, вот и все.
— То-то! А леса не скудеют. В том же писании сказано: да не оскудеет рука дающего! Просто глухарь уж птица такая нелюдимая. В глушь уходит.
— Это так, — согласился Сергей Иванович и тут же посоветовал: — Вам бы, ребятки, к Ясашному податься. Вот где сейчас дичи-то, наверное, тьма! Глухаря там по борам да по оборинам много, а уток и не счесть. Гагары разные, чирки, кулики, даже гуси гнездятся, а по веснам и лебеди залетают отдохнуть. Да чего там только нет! Помоложе я каждую весну туда ходил. Бывало, дней на пять уйдешь. Уж там-то душу отведешь...
— Это то самое озеро, на котором в прошлом году казанские ткачи своих подсадных съели и сами чуть с голоду не умерли? — с усмешкой спросил Дмитрий Николаевич.
— Оно самое, — не обратив внимания на иронию, сказал старик. — Тьма там всего. А на казанских смотреть нечего — сами виноватые. Они чуть не по зиме припороли туда. А вы сейчас в самый кон попадете. Был бы я чуть помоложе да ноги ревматизмом не сводило — в жисть бы не усидел!
Идея старого охотника мне понравилась.
— Ив самом деле, Дмитрий Николаевич, не попробовать ли счастья? Подумаешь, двадцать верст.
Дмитрия Николаевича тоже подожгло.
— А что же, — согласился он. — Для чего же и ехали сюда, для чего и отпуска брали, чтобы вдоволь побродить по весенним лесам. Возьмем да махнем завтра утречком.
— А добраться туда легко, — поучал Сергей Иванович. — На полдороге, верст десять отсюда, лесник Михаил Иванович Дмитриев живет. Он хотя и горный мариец, а человек золото. Прошлым летом туда переехал.
— Это не тот ли Дмитриев, который на кордоне за сушилкой жил? — спросил я, вспомнив одного очень мне знакомого лесника.
— Он самый! Ты же его знаешь, а я и забыл, — обрадовался Сергей Иванович. — Он вас сам и к Ясашному-то сведет.
Подошел Антон, в фуфайке, небрежно накинутой на плечи, в галошах на босу ногу и без фуражки.
— Из окна увидел: вы стоите. Дай, думаю, схожу, послушаю, о чем калякаете, — объяснил он. — На Ясашное собираетесь. Хорошо там. Я бы тоже пошел с вами, да вот, — покосился он на старшего брата, — бригадир не пускает.
— Пустил бы, Антон, — сказал Михаил, — не жаль, да время какое стоит — того гляди сев начнется, а ты у нас лучший севец.
Днем мы готовились к походу. Наточили топорики, вычистили до блеска ружья, набили патроны. Наташа поставила хлебы, чтобы к ночи выпечь и насушить нам сухарей.
Утром еще потемну двинулись в путь. Михаил с Иваном проводили нас до Васюткинского озера — километров за пять от хутора.
— Через неделю ждем! — пожимая нам на прощанье руки, говорили они. — Ни пуха ни пера!
Марийская сторона делится надвое: горную — северо-восточную часть и луговую — юго-западную. Но деление это весьма условное, ибо ни гор на востоке, ни лугов на западе в республике нет. Весь край захлестнули дремучие леса, и названия эти чисто диалектные. Горные марийцы по своему диалекту ближе к удмуртам, и луговые не совсем их понимают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121