В воздухе еще долго кружились пушинки, словно выбирая сверху место посуше да получше, чтобы опуститься.
— Ну, уж это ты зря! — гаркнул на меня Дмитрий Николаевич. — Стрелять ни в чем не повинного филина только за то, что он летает, — это мальчишество! Филин огромную пользу людям приносит, а ты его из ружья. Зачем? Сколько он за каждую ночь мышей уничтожает!
— Не люблю я эту птицу да и боюсь, как гада болотного, а он как раз на меня полетел...
— Пожалуйста, не люби! — развел руками Дмитрий Николаевич. — Никто тебя к этому не обязывает, а стрелять зачем? Я тоже мною кое-чего не люблю, да не бабахаю.
Я и сам чувствовал, что это не оправдание, но делать было нечего, случившегося не вернешь. Пришлось просто-напросто извиниться перед старым охотником за невыдержанность, которая, как я знал, и ему немножко мешала. «Да и что особенного, — стал я мысленно успокаивать самого себя, когда мы уж изрядно отошли от этого проклятого места. — Филин не столько пользы приносит, сколько вреда. Кстати, мышей-то он совсем и не ловит, а больше охотится за зайцами, тетеревами, не брезгует и глухарем. Прямо патоку еще ночью берет этих великанов». Я сказал об этом Дмитрию Николаевичу.
— Да черт с ним, забудь, — махнул он рукой. — Польза-то от него, конечно, не велика, можно сказать никакой, только ты вдругорядь не бухай, мало их осталось, поэтому и жаль. Как бы под корень не перевести, а без него скучно в лесу, особенно ночью, вся сказка пропадает. Интересная птица! Ухач. Как пойдет по ночам, особенно к осени, баб пугать — только держись! У робкого человека волосы дыбом встают. Леший, да и только... А без лешего — это какой же лес? В него ходить нечего. Городской парк, а не лес...
Вскоре на небольшой поляне мы вспугнули еще одного вальдшнепа, но не стреляли. Да и поднялся он далековато и очень неожиданно. Дмитрий Николаевич стрелял тетерева, но безуспешно. Косач поднялся шагах в семидесяти, и дробь его даже не ранила. Зато выстрелом мы напугали белку. Рыжая, совершенно потерявшая за весну свою дорогую зимнюю шубку, она даже не вбежала, а влетела с земли на молодую тонкую осинку и закачалась на ее тонюсенькой вершинке. Во рту у нее был какой-то серовато-бурый комок: то ли кусочек лесного лишайника, то ли еще чего-то. Мы долго рассматривали напуганного зверька и так, и в бинокль, но так и не смогли определить, что у нее во рту, Она изредка цокала на нас, когда мы вплотную подходили к одинокой осине, смешно грозила нам передней лапкой.
— Интересно, что же у нее во рту? — рассуждал вслух Дмитрий Николаевич. — Если бы мох, — она его обязательно выбросила бы сейчас, да и не нужен он ей в это время; шишку тоже выбросит, да и не похоже это на шишку. Даже орех, желудь, сушеный гриб выбросит, когда ее напугают, а это вцепилась и — ни в какую! Может, стряхнем?
— Стоит ли?
— А почему? Мы же ее губить не станем? Посмотрим, что во рту держит, и пустим.
— Разве ее поймаешь...
— Пымам. Сними только куртку. Я тряхну, а ты сразу накроешь. Только не мешкай, одним мигом надо, синхронно, как говорят у нас на заводе.
Я стал снимать куртку, все еще не веря в успех нашей затеи.
Дмитрий Николаевич подошел к осинке и, взявшись за ствол обеими руками, приготовился. Белка тревожно зацокала, завозилась, однако добычу не бросила. Увидев, что я готов, Дмитрий Николаевич резко потряс деревце, и белка, не удержавшись на хлид-кой вершинке, шлепнулась на землю. Но самое удивительное, что мне удалось накрыть зверька, чего я никак не ожидал.
Дмитрий Николаевич ловко выхватил зверька из-под куртки. Ношу свою белка все еще держала во рту и расставаться с ней, казалось, совсем не собиралась. Оказывается, это была передняя часть полувысохшей лесной мыши. Меня поразило: никогда не думал, что белка может питаться этой гадостью, всегда считал ее чистым зверьком, питающимся только растительностью да семенами.
— Ну вот, теперь все ясно, — сказал Дмитрий Николаевич, выпуская на свободу насмерть перепуганного зверька.
— Что ясно?
— Ясно, что у нее дети и она все еще кормит их молоком. В другое время белка никогда не берет животной пищи.
— Так, а сейчас ей зачем все это?
— Чудак, чтоб дети лучше росли. У белок порой не хватает в организме каких-то веществ для роста костей у бельчат, вот в это время они и грызут всякую падаль. Бывает, даже за птенцами по чужим гнездам лазают, всякие кости грызут.
— Откуда вы знаете?
— Да как же мне не знать — всю жизнь по лесу шатаюсь. Вот лоси, а в степных лесах олени каждую зиму рога сбрасывают, а куда они деваются? Много ли мы их по лесам находим? Редко ведь лосиный рог найдешь, хотя развелось их по нашим лесам гибель сколько. А все белки да другие грызуны поедают. Рог, почитай, на полпуда, да крепкий, как кремень, а они его за одну весну источат весь...
Для меня это было новостью, и я уже не жалел то время, которое мы затратили на белку. Да, так они, все эти тайны лесные, на месте в лесу и познаются.
Над нами высоко в небе по-прежнему носились и блеяли бекасы, ловко распуская короткие упругие хвосты. На деревьях повсюду сидели и распевали скворцы, кругом во множестве носились дрозды. Лес прямо кишел дичью,
— Вот бы Антона сюда! — искренне сказал Дмитрий Николаевич. — Только ему в своих чесанках с калошами вряд ли пробраться на этот остров,
— Антон и без острова найдет дичи побольше нас, он здешний, — возразил я.
— Это верно! — согласился Дмитрий Николаевич.
По дороге мы еще раза два нападали на гнезда строчков и сморчков, но класть нам их было уже некуда. Около протоки в густом чапыжнике из осинника и калины я наткнулся на сорочье гнездо, видимо заброшенное, прошлогоднее;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121