Но аппетита после сна ни у меня, ни у Дмитрия Николаевича не было.
— А сегодня праздник, — сказала Наташа. — Какой?
— Воскресенье! А у нас, марийцев, еще праздник весны, встреча жаворонков!
— Так опоздали, Наташа. Жаворонки уже давным-давно прилетели.
— Ну и что же? Это весна такая ранняя, а праздник так праздником и останется.
Она подала нам к чаю тарелку румяных жаворонков — фигурок птиц, испеченных из сдобного теста с ягодами клюквы вместо глаз.
Я сидел у окна над стаканом янтарного душистого чая, настоянного на листьях брусники, и нехотя, ложечкой прихлебывал. А в стакане маленьким золотистым кружочком вместо лимона плавало, дробясь солнце. Я осторожно черпал его ложечкой и всякий раз, едва успевал поднести ложечку с чаем и плавающим в нем солнцем ко рту, чтобы проглотить, как солнце из-под самого моего носа убегало снова в стакан и играло там как ни в чем не бывало, а во рту у меня неизменно оставался только чай.
— Ты чего это куксишься, будто побирает тебя,—поглядывая намою игру, спросил Дмитрий Николаевич.—Ай таракан попал в чай?
— Неужто?! — испуганно переспросила хозяйка, сразу же начавшая краснеть. — Да не может быть, у нас уж который год по всему хутору тараканов не видно.
— Да шутим мы, Наташа! Пришел Михаил.
— Проснулись, охотнички? Здравствуйте! Всё на свете проспали. На Микушкинском озере мужики щук почем зря из ружей стреляют. Наш Антон сейчас штук пять пронес, да все крупные, кила по четыре каждая. Еще собирается. Хотите, пойдемте?
— Сходим обязательно, Мишенька, — сказал Дмитрий Николаевич, — только не за щуками, а мужиков постыдить. Кто же это по веснам щук стреляет, умная ты голова? Рыба икру метать идет, ^ а вы ее из ружей. Этак, пожалуй, чего доброго, вы всю рыбу переведете. Да и законом такая рыбалка давным-давно запрещена. Браконьерство это, а не рыбалка!
— Это ты зря, Дмитрий Николаевич, — сказал Михаил. — Ну, коли бы другая какая рыба была, и я пошел бы стыдить мужиков. Сам добровольно бы стал караулить озеро, а эту тварь ни капельки не жалко, пусть хоть всех перебьют. Ведь они страсть сколько пожирают разной рыбы. Я прозевал, а то тоже бы грохнул и не моргнул глазом. Там, на Микушкинском озере, живет такая гадина, не щука, а чистый крокодил. Лет сто ей, наверное, никак не меньше. Бревно! Раза три нам приходилось ее видеть, аж седая вся, мохом обросла. У старух и другого названья ей нет, как водяной. Так она не то что рыбу — диких уток целиком заглатывает, вот образина! Туда теперь и утки-то боятся садиться. Вол озерный, а не щука. Одно слово — крокодил!
— Вот ее и убейте, а других не надо.
— Убьешь ее, черта с два. Силища в ней — ни одна сеть не терпит. Разве что бомбой ее подорвать, а так ничто ее, дьявола, не берет. Уж пробовали мы по-всякому к ней подойти, да только все без толку. Прошлой осенью васюткинский охотник Пахом Орехов специально за ней ночью с острогой поехал. В колхозе автомобильную фару взял с аккумулятором. Выследил ее, окаянную, ахнул острогой, а острожица была, что твои вилы. Да что же вы думаете? Как метнулась она, — острогу хрясть, лодка перевернулась. Щука ушла, а Пахом чуть не утоп в ледяной воде, чуть выплыл...
— Да, штуковина! — почесал за ухом Дмитрий Николаевич.
— Ну что ж, пойдемте, — предложил я. — Разговоры разговорами, а идти надо. Щук, может, и не поймаем, а хоть место для вечерней зорьки подберем, и то хорошо.
Мы натянули свои охотничьи болотные сапоги-бродни, взяли ружья, маленькие остро отточенные топорики, сумки с провизией и запасом патронов и вышли из дому.
— А где тут нынче вальдшнепы тянут? — спросил Дмитрий Николаевич у Михаила.
— Вальдшнепа'нынче везде много. Почти в каждой порубке тянут» Вон у Ивана прямо на пасеке по вечерам играют, и ходить никуда не надо, бей прямо с крыльца. Недели полторы назад собрались мы с ним на тетеревиное токовище, а чтобы утром не припоздниться, к нему на пасеку пошли ночевать. О вальдшнепах тогда еще и не думали — рано им. Вот сидим вечером на крыльце, курим да закатом любуемся. Смеркалось, а он выгорает розовый-розовый, как пасхальное яичко, да хорошо так в лесу смотреть на него. Такой уж он яркий, одним словом, весенний. Зимой вечерние зори больше шафранные, серые бывают, бледные, а эта прямо душу веселит. Вот любуемся мы с Иваном и совсем забылись, вдруг слышим: «псии, хвооог, хоог, хоог, псии-и...» «Вальдшнеп это», — говорю Ивану, а он не верит. «Так, — отвечает, — показалось что-нибудь, рано еще им». Но не прошло и минуты, как над нами снова: «псиии-и, хвооог...» — и совсем низко да ясно так протянул вальдшнеп. «Что, — спрашиваю Ивана, — видел?» Схватили мы с ним ружья и с крыльца шасть на точок. Да так, пока закат выгорал, штук по пять взяли прямо шутя. Их гибель нынче прилетело, как и дроздов. На улице, то ли к перемене погоды, то ли ошалев от весны и солнца, кричали петухи, пели куры. Ребятишки, собравшись кучами на хорошо подогретых местах, играли в бабки — первую в деревне весеннюю игру. Многие из них, забравшись на повети, подкидывали в безоблачное небо испеченные из теста фигурки птиц и, захлебываясь, пели:
Жаворонки, прилетите, Красну весну принесите. Мам зима уж надоела, Много хлеба переела. Всю куделю перепряла, Веретена перломала, На чердак перекидала. Жаворонки, прилетите...
Эту обрядовую песню я слышал по веснам и во многих других селах. Она, правда видоизмененная, дошла до наших дней чуть ли не от языческих, во всяком случае дохристианских, времен и повеяла на меня такой древностью, что на миг мне показалось: вот-вот из темного леса выедет на белом коне, сам во всем белом и босой, бог Ярила, русоволосый и молодой, с пучком ржаных колосьев в руке, и начнется весенний хоровод, славящий весну и солнце, жизнь и любовь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121