— Ты должна мне помочь, — словно из далекого далека донесся хриплый его голос. — Я нуждаюсь теперь в одной тебе. Поверь мне.
— Верю.
Оба сидели не шелохнувшись. Не глядя друг на друга. Их взгляды были прикованы к дверям, которые, казалось, вот-вот отворятся и окутанный полумраком некто на ясном и вразумительном армянском языке, отчетливо произнося слова, даст им ответ на терзавшие их вопросы. Но какой же вопрос сейчас для них главный? И разве они нашли его? Ведь найти главный этот вопрос значит сделать полдела. Потому что он уже сам по себе — половина ответа.
— Я запутался, — признался царь жене. — Страшно запутался.
— Понимаю, государь.
— Спасибо,— взволнованно приложив руку к груди и склонив голову, сказал царь. — Я благодарен тебе. Кланяюсь тебе до земли.
Он и вправду нуждался в Парандзем. Верил ей больше, чем кому бы то ни было. Особенно теперь, в эту самую минуту. Потому что он причинил ей ущерб. И с угрюмым упрямством, с какой-то странной настырностью он требовал, чтобы именно она была его опорой, именно она понимала его. Он мог бы обратиться к Васаку, к Драстамату, даже к Гнелу, преданные люди еще, слава богу, не вовсе перевелись на земле, но нет, ему хотелось сочувствия Парандзем, в трудные минуты ему необходима была с трудом добытая помощь. И помощь не мужчины, а женщины. Нежной, беспомощной от природы, беззащитной от рождения женщины. Матери его единственного сына. В этом крылось великое утешение, божественное успокоение, вечерняя безмятежность тихих неоглядных нив.
— Сколько уж лет мы живем с тобой. Разве это недостаточный срок, чтобы узнать меня? — холодно сказала Парандзем; на ее лице играла ядовитая улыбка. — Если ты не постиг и одной души, как же ты постигнешь целую страну?
— Парандзем! — с отчаянием вымолвил царь и вопрошающе заглянул жене в глаза. — Так ты смеялась надо мной?
— Если мой сын не станет престолонаследником, тебе несдобровать.
— Пойми, Парандзем, виноват не я, не ты и не эти женщины. Вина вне нас...— Царь растягивал и растягивал слова, чтобы они подольше звучали в воздухе, чтобы не утеряли вдруг своей правды и убедительности. — Ну не могу же я вышвырнуть этих женщин. Тут замешаны величины, которым мы с тобой не чета... Времена переменятся, наступит мир, ты вновь станешь царицей. — И ударил себя кулаком в грудь.— Этого-то я и хочу, именно этого! Неужто не ясно, что мне нужна царица-армянка? Мне нужна ты...
— Ты прав, государь. Я вполне тебе верю и вполне тебя понимаю. Нам противостоят силы, которым мы с тобой не чета. — Парандзем говорила легко и без запинки, как затвердивший урок усердный ученик. — Я вхожу в твое положение. На твоем месте я вела бы себя точно так же. И все-таки я должна остаться царицей. Должна быть ею теперь. Меня и теперь должны величать женою из жен.
То бишь: если, понимая тебя, я требую, если, сознавая твое положение, настаиваю, то как же, значит, непоколебимо мое слово, как неукоснительно я добиваюсь своего. Так что не старайся зря, не тщись, не лезь из кожи вон, объясняя мне истину. Я знаю эту истину не хуже тебя, сама могу развить твои мысли, но все равно — царицей твоей страны останусь я. Да, я — со слепым моим упрямством, моей твердоло-бостью. Я, и никто помимо меня.
— Дай мне месяц сроку, — попросил царь. — Если через месяц я не выполню своего обещания, поступай, как вздумаешь.
— Напрасно ты бросаешься обещаниями, царь, — с презрением ответила Парандзем. — Не распутаешь клубок сейчас — через месяц запутаешься еще сильнее.
Она знала, муж вступил в открытую борьбу. Вступил от безвыходности положения. В борьбу против внутренних и против внешних врагов. В обоих случаях силы неравны. Неравны до такой степени, что не помогут ни дипломатия, ни хитрость. Остается открытая борьба. Борьба бессмысленная, безумная, безнадежная. Все нараспашку, прямо, грубо, в лоб. Когда не моргнув глазом идешь на верную смерть. Видя перед собою пропасть, плюешь на опасность. Это и есть наивернейшее решение, единственный путь к спасению. И вдруг муж ни с того ни с сего отступает, терпит присутствие обеих чужачек, пускается на какие-то уловки, на дипломатическую игру, прячется в кусты.
Однако незачем объяснять ему все это, сейчас он не в состоянии что-либо понять, необходимо его попросту подавить, принудить. И со свойственной ей удивительной способностью она вновь примирила, вновь совместила противоречивые ре-
зоны, чувства и помыслы: собственную власть — единственное ощутимое возмещение некогда бывшего у нее счастья, любовь к родине и бедственное положение страны и, наконец, слепую материнскую любовь, заставляющую оберегать сына, отстаивать его наследственные права.
Она внесла лад, строй и согласие во все это, добилась, чтобы одно вытекало из другого, связала воедино судьбу страны, собственную власть и будущее сына, и все стало на свои места. Без натуги, без сомнений, без душевной сумятицы, тихо и мирно.
— Месяц, всего один месяц, — снова попросил царь. Он был в отчаянии, потому что его расчеты не оправдались. А он знал: насколько выгоден и полезен союз с Парандзем, настолько же опасна ее вражда. Иной раз один-единственный человек причинит больше вреда, чем целое вражеское войско. Особенно если этот человек... слабое создание. Если это — женщина. — Неужто нельзя пожертвовать одним месяцем? Ведь жертва окупится сторицей. Ты получишь то, о чем сейчас и не мечтаешь.
— Например? — полюбопытствовала Парандзем.
— Я построю для тебя дворец — где бы ты ни сказала. — Вопрос воодушевил царя и придал ему сил. — Буду исполнять любое твое желание, любую прихоть. Только потерпи мссяцок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148