Олимпия представляла его себе несколько иным. И получалось, что она была влюблена в другого человека, из-за другого человека терзалась днями напролет у окна.
Теперь она лихорадочно пыталась примирить того, кого она рисовала в воображении, с тем, кого перед собой видела. И безысходность, несопоставимая с любым злом и бедствием, сделала свое дело. Примирение было полным.
Царь резко обернулся и спросил:
— Что наказал тебе император, посылая сюда?
Смешавшись, Олимпия почему-то вновь отрицательно покачала головой.
— Император, ну, император, — мягко повторил царь. — Он ведь велел потребовать, чтобы... Император, ну же, император...
Олимпия была как на иголках. Немо, затравленно взирала на царя. Хотела отвести от него потухший взгляд, но ее словно околдовали.
— Он велел потребовать... Что потребовать? — продолжал царь. — Император... Брат твоего покойного жениха...
Царь наподобие учителя терпеливо дожидался ответа на свой несложный, ясный вопрос. А еще создавалось впечатление, будто Олимпия должна, как младенец, совершить сейчас первый свой шаг и кто-то, раскинув руки, ободрял и ласково уговаривал ее.
Что он тебе сказал? Сказал, что... Что велел? Велел потребовать, чтобы...
— Он велел потребовать, чтобы ты сделал меня царицей.
В конце концов Олимпия подчинилась колдовству, и слова сами собой сорвались с ее губ. Царь кивнул ей и, сочтя вопрос исчерпанным, сел на трон.
— Прости, что я доставляю тебе столько огорчений, — в слезах кинулась на колени Олимпия. — Я бы никогда не сказала тебе этого. Ты сам меня заставил.
— Что же нам теперь делать? — раздумчиво спросил царь.
— Я напишу императору и буду умолять отказаться от этого намерения.
— Стало быть, не хочешь стать царицей? Ты что же, не от мира сего?
— Я боюсь, царь, — в глазах Олимпии мелькнул ужас. — Твои жены меня отравят.
— Не посмеют, — улыбнулся царь.
— Я знаю, что смерть неминуема, но я не хочу умирать здесь.
— Не все ли равно, где умирать, — усмехнулся царь, даже не попытавшись поднять ее.
— Я хочу умереть там, где не буду временным человеком.
— Я назначаю царицей тебя.
— Не делай этого, царь, — зарыдала Олимпия и обняла его ноги.— Не губи меня...
— Царица моей страны — ты. Раз ты действительно этого не хочешь, стань ею.
— Ты унижаешь сейчас не императора, царь. Ты меня унижаешь... Ради бога, не надо видеть во мне императора... Я — это я, царь. Олимпия. Твоя жена. — И для вящей убедительности она пошла на полное самоуничижение: — Твоя некрасивая жена...
Царь посочувствовал ей. Олимпия, видимо, была единственным во дворце человеком, достойным подлинного уважения. Но ему доставало царских забот и горя, он хлебнул их с лихвой, и его тошнило от них. Трагедия Олимпии была ему лишней обузой, приводила в ярость, злила. И сострадание мало-помалу сменялось жестокостью, болезненно-сладостным желанием раздавить, растоптать слабое, беспомощное существо. Ощущение было приторным и отвратительным, как кровь.
— Нет, ты станешь царицей, — окончательно решил он и грубо оторвал от себя руки Олимпии. — Станешь восседать обок трона. Император будет доволен... Не нам с тобой ослушиваться его повелений.
Они не заметили, как в тронный зал бесшумно вошла Ор-миздухт, стала у дверей, вслушалась в их разговор и презрительно скривила губы.
— Император что-то знает, если повелевает сделать именно так, — с налитыми кровью глазами продолжал царь и, растравляя Олимпии душу, вымещал на безответной женщине всю свою злость: подумать только, что творится в мире, какое злосчастное для него, армянского царя, стечение обстоятельств ! — Он знает все. А мы с тобой не знаем ничего. — Может, сам император и слабосилен, но под рукой у него — сила. А у царя, преисполненного внутренней мощью, под рукой ничего нет. Как тут не беситься? Й не вымещать свою злость. — Ты станешь царицей... Мы должны снискать благоволение императора. Должны задобрить его. Таков наш жребий. И нам его не избегнуть. Где уж нам!
— Зачем ты губишь меня, царь? — упав ему в ноги, рыдала Олимпия. — Почему не видишь во мне меня ? — Она уже тосковала по своему окну, по унылому и однообразному виду, открывавшемуся оттуда, по мучительным своим ожиданиям. — Пощади меня Христа ради! Ведь я твоя жена...
- Царь прав, останавливая выбор на тебе, — внезапно раздался спокойный, холодный голос Ормиздухт. — Удача в войне пока что сопутствует Византии.
Царь с Олимпией окаменели. Затем Олимпия тяжело поднялась и, смущенная, кивнула Ормиздухт, даже вроде улыбнулась. Она впервые видела персиянку, которая прямо-таки излучала очарование. Нет, Олимпия не ведала зависти. Она оценила красоту соперницы и восхитилась ею.
Царь прорычал что-то, вскочил с трона и широченными шагами подошел к Ормиздухт. Долго стоял перед ней, озирая с головы до пят, потом положил руку на шею и слегка сжал, желая то ли приласкать, то ли причинить боль; немного погодя рука медленно поползла вниз, к груди, но тут царь резко ее отдернул.
— Ночью я приду к тебе, — раздельно сказал он, прикрыв глаза; он хотел сдержать ярость и говорить спокойно, под стать персиянке. — Только если ты и в постели так же искусна, как в речах, я, пожалуй, позволю тебе изредка быть со мной дерзкой.
— Шах повелел, чтобы царицей стала я.
Царь кивнул. Ну разумеется, а как же иначе. Шах, властелин мира! Император, гроза и ужас малых сих! Но я-то здесь сбоку припека, я-то чего путаюсь у них под ногами, кто я такой, зачем трепыхаюсь, кому это нужно? Все вправе повелевать мною. Хорошо еще, что повелевают, а не дают советы, как мои приближенные. И царь снова кивнул.
— Однако я, царь, оставляю это на твое усмотрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148