Уже достаточно битый, уже поскромневший, царь не считал теперь, что ему первому пришло это в голову. Теперь-то уж он был совершенно уверен, что именно в этом состояло и состоит первейшее необходимое условие и средство обеспечить силу и безопасность тому, кто стоит у власти.
— Мир между Персией и Византией обманчив, царь, — прервал его размышления Драстамат. — Ты и сам прекрасно знаешь, что война неизбежна. Ты должен решить, на чью сторону станешь.
— А зачем я должен становиться на чью-то сторону? — Кровь кинулась ему в лицо от этих вполне разумных, вполне справедливых слов сенекапета. — Я хочу быть сам по себе. И если воевать, то с моими же князьями, которые смеют не покоряться мне; если быть жестоким, то к моему же простому люду, недовольному и ропщущему на меня. О, как мне хочется быть жестоким, Драстамат! Жестоким не из осторожности и не от страха, а от сознания собственной силы. — Он умолк, остановился на краю аллеи дворцового сада, при-
слонился к широкому стволу дерева и продолжал с горькой усмешкой: — Прости меня, Драстамат, я забыл на миг, что я всего лишь царь небольшого народа. Нет хуже проклятия, чем быть царем небольшого народа. Ты должен вечно хитрить. Жить в страхе и трепете. Твой каждый шаг зависит не от тебя, а от кого-то другого. С кем бы я тут ни разговаривал, я читаю в его глазах: «Какой ты царь? Настоящие цари — они!» Вот так-то. Знаешь, зачем я им нужен? Только как украшение, как бриллиант, как породистый конь. Ведь при наличии царя и слуги что-то да значат. Что же выходит, Драстамат? Выходит, это я служу своим подданным, а не они мне.
А ненадежное, неустойчивое положение страны, нависшие над ней угрозы и беды? Все это ведь приходится не на каждого поровну, все это достается одному человеку, ему одному, царю. Они считают, что это его лишь боль. Что с нею он родился. Получил как наследство — вместе с землями, слугами, крепостями, дворцами. Они не знают, не понимают, подумал Аршак со злорадством, что в этом подлом их отношении к своему царю таится их же боль, их же беда.
— Ход мыслей твоих сокрыт от меня, царь, — заговорил снова Драстамат с той же своей суровой прямотою и деловитостью. — Мой долг лишь напомнить, что ты должен сделать выбор. Или Персия, или Византия. Или сторонники Персии, или сторонники Византии. Своей силы у тебя нету.
— Есть, Драстамат, господь свидетель, есть! — Он выпрямился, оживился, в глазах его появился блеск. — Великое множество людей, Драстамат! Целое море... Громадный вулкан... И я заставлю их присоединиться ко мне. Заставлю полюбить меня. У меня есть замыслы, планы. Я не посвящаю тебя в них, чтобы не услышать твоего совета. Сейчас я только твоего совета боюсь... Правильного совета...— И, перейдя на резкий, колючий тон, приказал сердито: — Всех нахараров извести о приглашении на обед. Всех без исключения.
Каждый из армянских царей строил и оставлял стране город, нареченный его именем. Примеру предшественников последовал и Аршак. Он принял решение о строительстве нового города, дав ему название Аршакаван. Нахарарам было приказано, чтобы в меру своих возможностей они предоставили денежные средства, а также послали людей на строительство города. Каковы же были изумление и гнев Аршака, когда он увидел, что его темные, дубоголовые наха-
рары, его разъевшиеся, оплывшие жиром князья медлят с выполнением приказа, да еще и придумывают себе оправдание — мол, прежде строительство таких городов осуществлялось без всякого их участия, мол, это свершалось лишь посредством насильственного переселения. Одни делали вид, будто забыли о царском приказе, другие, приличия ради, послали кучку людей и на том и успокоились, сочли свой долг выполненным.
Не иначе как думают, что царя можно околпачить. А может, вызов ему бросают? Может, хотят, чтобы он просил? Наверно, наверно. Не наверно, а так и есть! А ты знай, знай, Аршакуни Аршак, что только тот настоящий вождь, тот настоящий властитель, кто даже из неповиновения извлечет себе пользу, против них же обернет, изыщет, как это сделать, найдет, придумает дьявольский ход. Придумай же, если ты мужчина, придумай и действуй.
— Пригласи нахараров, — повторил он. — Всех без исключения пригласи на обед.
Неожиданно для Драстамата царь подошел к нему вплотную, взял за плечи и, заглядывая прямо в глаза, холодно произнес:
— Между прочим, я все забываю спросить, может, тебе неприятно, что я откровенничаю с тобой? Может, тебя это смущает?
— Но почему же, царь? — пробормотал Драстамат.
И снова Аршак обрадовался и повеселел, как дитя, при виде смятения и растерянности на лице своего любимца, своего прямодушного Драстамата.
— Потому что я царь, а ты всего лишь придворный. Между нами огромное расстояние. Непроходимая граница. Ты не в обиде, что я нарушаю ее? Ведь соблюдать ее полагается нам обоим.
— Ты доверяешься мне, ибо в твоих глазах я ничтожество, — легко нашелся с ответом Драстамат, уже успевший обрести свою обычную невозмутимость и рассудительность. — Тебе удобно быть откровенным со мною, царь.
— Вот видишь, и у тебя есть неплохое оружие. Я силен своей властью, а ты — ничтожеством. В чем-то мы с тобой, представь себе, равны.
— Этим оружием, царь, наделил меня ты. Разве мало на свете безоружных ничтожеств? Мое ничтожество приобретает вес в соседстве с тобою.
Царь осекся, нахмурился. Может, и здесь он дал маху, и здесь обманулся, может, зря ему казалось, что он знает своего Драстамата?
— Не угодить ли хочешь? — спросил он мрачно.
— В мои обязанности это не входит, царь, — возразил Драстамат с достоинством, совершенно спокойно.
— Пора идти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148