.. Шею вытянула, перья распушила и взмахивает кры-лами, встряхивается, роняя огненные перья. Казалось, пылает добрая половина острова. Весь затрясся я в ужасе, волосы дыбом встали... Мог ли я долго стоять там? Тихо попятился назад. Долго пятился, а потом бросился наутек. И вот с тех пор — раз и навсегда— конец моей охоте... Хорошо, что хоть все обошлось. И только однажды, через год это было, старший мой Тимофей, проказник лет десяти, гонялся за подраненным турпаном и перевернул свою лодчонку. Выплыл, однако. Ведь вода-то своя, родного озера...
— А сейчас-то жив Тимофей?
— Так мы к нему и едем. Вернулся с войны на одной ноге. Тецерь председательствует в колхозе. Женат, дочку имеет... Погоди-ка, будто люди близко?
Из-за толстых ив слышались голоса и стук пешни. Старик остановил коня, вожжи передал Тогойкину й на удивление легко соскочил с саней.
— Нет, пожалуйста, поедем скорее, не отвлекаясь другими делами!
— Погоди!..— Старик махнул рукой и пошел по глубокому снегу.
Тогойкина взяла досада. До чего спокойный этот старик, ведь знает же, что в глухой тайге погибают люди!.. Фу-ты, еще и собака его за ним потащилась...
Тогойкин подергал вожжами. Оказалось, что конь никого, кроме хозяина, не признает. Уперся ногами и стоит на месте. Надо бегом, наверно, теперь и не так уж далеко...
Он отвел коня в сторону, привязал его к придорожному кусту ивы, подкинул из саней сена, а сам вернулся на дорогу. Старик тем временем добрался до бугра и громко крикнул:
— Эй, ребята!.. Бросай все! Стук пешни сразу же прекратился.
— А что случилось? — отозвался кто-то.
— Сейчас же уберите снасти! С того самого самолета, что потерядея, человек пришел. Самолет разбился на низине Раздольной, люди там бедствуют. Соберите мужчин, и все живо к Тимофею!
Послышались возгласы, раздались звонкие звуки обледенелых рыболовных снастей.
Когда старик побрел обратно, Тогойкин подбежал к коню, торопливо отвязал его и стал заворачивать на дорогу.
— А ты, друг, уже успел дать коню подкормиться? Вот это настоящий мужчина!..
Тогойкин смутился, но не отважился рассказать старику о своем намерении.
За полосой леса Николай увидел многочисленные столбы дыма. Он встал на колени. Сердце громко застучало, в груди разлилось тепло, лоб покрылся испариной. Он сдвинул шапку на затылок, распахнул пальто и весь подался вперед, к домам, к поселку. Ба-
сыкый тоже заторопился, но все равно казалось, что он двигается слишком медленно.
— Сынок, ты лучше сиди, и теперь еще довольно далеко. Вон как обрадовался, того гляди улетишь...
Оказалось, что старик сидит боком и наблюдает за ним.
Николай сел. Он ощущал какую-то удивительную легкость во всем теле, и, когда сани раскатывались на поворотах, он и в самом деле боялся вылететь.
Он не знал, сумеет ли толком рассказать о своих товарищах. Как это странно! Надо отвлечься, успокоиться...
Вот Басыкый, вытянув голову, помчался крупной рысью. Крупная рысь, широкая рысь, частая рысь, рысь с прискочкой, и еще есть какие-то рыси... Да, силен якутский язык определять масти и повадки лошадей, описывать их бег и ход!.. А какой милый старик! Несмотря на годы, ум у него ясен и чуток. Как светло и тепло он улыбается! До чего же метко прозвали его Иваном Охочим! Вот уж кто в молодости, наверно, был охоч до всего хорошего! А тот прекрасный охотник Никуш, который во всем превосходил его!.. А если бы он не упустил тогда гагару? Может, и сейчас бы еще делил с другом все радости и горести. О несчастная, темная жизнь!..
Как только Тогойкин об этом подумал, сразу же этот милый суеверный старик стал необыкновенно близок ему. Исчезла разница в летах, в работе, в образовании. И Николай уже был уверен, что старик не может выказать недовольство из-за того, что дети поняли не понятое родителями, что молодежь осилила и преодолела то, что было не под силу старшему поколению. Он обратился к старому Титову:
— А твой друг, останься он жив, наверно, взобрался бы на Крутую?
— Никуш, что ли? Не знаю,— уклончиво ответил старик.
— А поднявшись, спустился бы с нее на лыжах,
— Э, нет, ему уже было за сорок.
— А как ты думаешь, огорчился бы он, если бы узнал, что кто-то другой взобрался? И съехал?..
— Да что ты! Конечно бы обрадовался, коли все благополучно обошлось бы.
— Ну, раз так, не стану таиться, я был на Крутой и спустился с нее! — сказал Тогойкин и тут же пожалел об этом.
Старик был обескуражен. Он уставился на Николая, и его костлявое лицо выражало и изумление, и растерянность, и сомнение — все сразу. Но, видно желая все-таки выяснить, было ли это на самом деле или парень просто по легкомыслию пошутил над ним, старик, сощурив свои зоркие глазки, спросил:
— А зачем, тебе понадобилось карабкаться на Крутую?
— Думал, не увижу ли какой-нибудь дымок или дорожку.
— Да!.. А как же спуск?
— Оттолкнулся...
— О!.. Слава богу, что благополучно... А ну, Басыкый!
Старик отвернулся, поторопил коня и сидел молча, склонив голову на грудь. Наверно, перед его мысленным взором проходили низины и пади, болота и топи, которые он избороздил со своим отважным другом, наверно, он видел и страшную гору Крутую и озеро Островное, наславшее такую беду.
А что, если сказать ему о той гагаре, что якобы загубила Никуша и так напугала его самого? Неужели он не поверит и не поймет, что гагара была обыкновенной птицей, а пламя на острове никак с ней не было связано — горели деревья? Ведь все так просто. Но пускаться в объяснения и убеждать старика, что и он и его друг заблуждались? Он не поймет и еще обидится. А если и поймет, что от этого изменится? Нет, так рассуждать нельзя. Если ты знаешь, что человек заблуждается, и не пытаешься раскрыть ему правду, ты унижаешь его этим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102