— И я буду так звать тебя, — прошептала Варя. Они не заметили, как перешли на «ты».
— Мама Поля — твоя мама?
— Вернемся в Лимры — все расскажу. Они поднялись и пошли обнявшись.
— Здравствуй, хижина, — приют влюбленных, — тихо сказал он.
— Здравствуй, хижина, — дворец влюбленных, — повторила она.
Вдруг где-то далеко затявкали собаки. Варя и Данила переглянулись. Собачий скулеж приближался со стороны ущелья.
Упряжка выскочила из-за поворота. Рядом с нартой, чуть пригибаясь, бежал человек.
— Иди, — тихо сказал Данила, подтолкнув Варю к избушке.
Она отрицательно покачала головой.
Они стояли в тени. Издали их трудно было заметить.
Нарта подъехала и остановилась перед избушкой. Собаки радостно визжали. От них шел пар. Каюр распряг упряжку. Он был высок, широкоплеч. Сделав несколько шагов к избушке, в нерешительности остановился. Что-то удерживало или страшило его. Кажется, он к чему-то мучительно прислушивался. Варя вся напряглась, в следующий миг выскочила из тени. . — Корней Захарыч! — вскрикнула она.
«Батя», — подумал Данила. Он затуманенным взором смотрел на отца. Казалось, сердце вот-вот вырвется из груди.
— Батя! — и сыновья любовь, и радость встречи, и боль ожиданий — все было в этом крике.
Кречетов сделал шаг навстречу. Данила обнял его, и они застыли, как два каменных изваяния...Спать легли поздно. Данила задремал не сразу. Он вспомнил о том, как в университете, с наступлением весны, студенты восторженно говорили о семье, о родном доме, о вкусных маминых пирожках. У него не было ни семьи, ни дома. И только сейчас, лежа рядом с отцом, он по-настоящему понял чувства друзей-студентов. Оно наполняет всего тебя. Тебе кажется, что ты стал шире в плечах, и дышится почему-то полнее, глубже и свободнее.
Данила положил свою руку на руку отца и не заметил, как уснул.Утром, уже на рассвете, они были готовы к переходу в долину реки Синей, в колхоз «Заря». Корней Захарович после купания в озере выглядел помолодевшим.
— Пошли, — сказал он и двинулся впереди рядом с упряжкой.
В девять часов они миновали огромные каменные ворота и вышли из кратера. Здесь сделали короткий привал.
Варя смотрела на вулкан, в кратере которого она провела столько счастливых часов. Озаренный солнечными лучами, Синий был великолепен.
— Прощай, — прошептала она. — Может, когда-нибудь мы вернемся сюда, и ты приютишь нас на ночь,
Глава седьмая
КОЛБИН СКАЗАЛ: «НИКАКИХ «НО»...»
Колбин проснулся внезапно. Хотел удержать сон, но не удалось. Облокотившись о подушку, он набил трубку и закурил. Что же разбудило его, все-таки? Это был не шум, не привычка просыпаться, а какое-то внутреннее беспокойство.
Припомнились события последних дней.
Данила Романов и его спутники нашлись. Летчик умер б больнице. Его хоронили вчера. Колбин избегал похорон, но тут пришлось присутствовать. Полсотни людей шли за гробом. Клубный оркестр нестройно играл траурный марш.
— Еще одна жертва вулкана, — горестно заметила Марина, шедшая рядом с Колбиным.
— А что сделаешь? — тихо сказал он. — В Чили побольше людей погибло...
Колбину запомнилась молодая девушка, в исступлении рвавшая на себе пышные русые волосы. Кто она: жена, невеста или штатная плакальщица? Когда гроб начали опускать в могилу, она вырвалась из рук Вари Сенатовой и с истошным криком бросилась к мертвому. Ее оттащили. Мерзлые комья земли гулко застучали по крышке гроба, над могилой вырос черный холмик. Тут почему-то все заспешили, как будто им стало совестно перед умершим, совестно за то, что оставили его одного...
— Как все это тяжко, — сказала Марина.
Почему тяжко? Колбин этого не находил. Ведь жизнь к смерть извечны. Одна дает все, другая отнимает. Неужели русоволосая девушка не понимает этой старой и простой истины? С кладбища она шла под руку с Варей Сенатовой. «Никогда, никогда я не забуду его», — стонала она сквозь рыдания. Нет, забудешь, скоро забудешь, тебе захочется жить, ты найдешь другого. Колбин достаточно знал людей, чтобы не верить в вечную любовь. Люди живут для себя и ради себя, и не этой девушке разрушить это жизненное кредо.
Но где-то в глубине души еще сохранилось чувство жалости. Было жалко и паренька, не успевшего пожить, и девушку, красивую и полную сил и уже потерявшую любимого. Это чувство не покидало Колбина до самого вечера. Прислушиваясь к этому трепетному внутреннему
огоньку, он испытывал какой-то подъем в душе. Он долго ходил по поселку, чему-то мягко улыбался, пока снова не повстречался с русоволосой девушкой. И зло расхохотался: не успела похоронить одного, как нашла другого. Нет, незыблемо его жизненное кредо!
Откуда он мог знать, что она шла с родным братом, который вместе с ней прилетел на похороны летчика из колхоза «Заря».
...Так что же! Что нарушило его утренний сон?
Колбин поднялся с постели. Некоторое время ходил по комнате с потухшей трубкой, потом подошел к письмен» ному столу и увидел два письма.
Профессор Баскаков писал, что выздоровел, но врачи, сообщал он далее, запретили ему покидать Москву.
«Я надеюсь, — писал Баскаков, — что вы успешно справитесь с возложенной на вас задачей и вернетесь с материалами для докторской диссертации. А там, бог-даст, недолог путь и в члены-корреспонденты. Человек вы энергичный, и со временем я охотно уступлю вам свое место в лаборатории вулканологии. Мой стол завален статьями на рецензирование, и как я с ними справлюсь без вас, — не знаю...»
Эти строки взволновали Колбина. Не дочитав письма, он отложил его в сторону. А почему бы ему и не занять место Баскакова? В душе он давно лелеял эту мечту и потихоньку, исподволь готовился к тому, чтобы спихнуть своего учителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70