А что справа? Жизнь или тоже смерть? Данила тыльной стороной ладони смахнул пот с лица, посмотрел: поздно бежать на правый берег потока, там уже протянулся длинный язык расплавленной лавы.
Еще минута — и путники окажутся словно на островке.
— Ну, чего остановились? — Овчарук гнулся под тяжестью ноши.
Данила хотел было сбросить с его спины ненужный груз, когда в голову пришла дельная мысль:
— А ну, давайте-ка ваш трофей сюда! Сейчас мы его приспособим.
Вдвоем они раскачали и бросили обломок вертолета так, что он лег через ручеек. Получился мостик. Варя первая прошла по нему. Летчик, переправляясь вторым, потерял равновесие и долго балансировал, чтобы не свалиться в огонь. Потом благополучно перебрался Овчарук. Данила осторожно ступил на мостик и тут же отпрянул назад: мостик неожиданно провалился. «Неужели конец?» — подумал Данила.
— Погоди, — крикнул Овчарук, приноравливаясь, как бы удачней бросить кошму через ручеек. Течение несло Данилу в ущелье. Сверху приближалась огненно-жидкая лава. В ее шипенье чудились слова: «ты наш-шш... ты наш-шш...» Данила выпрямился и торопливо начал раздеваться. Долой куртку, свитер, торбаса... Свернув в узел
одежду, перетянул ее ремнем и перебросил на тот берег. Огонь настигал. Отвердевшая корка вздувалась под наплывом лавы. Жгучее дыхание огня обжигало босые ноги. Задыхаясь от ядовитых паров, он прыгнул в ту самую минуту, когда лава заливала островок...
...Ночь. Небо стало багровым, вспышки взрывов вулкана — ярче. Вырвавшись из огненного плена, путники, минуя скалы, обрывистым склоном пробирались в долину. Путь был тяжелый. Временами спуск на три метра занимал четверть часа; из-под ног скатывался снег. Лишь через пять часов, мокрые от пота, пленники вышли в долину и разожгли костер.
— Вот благодать-то! — сказал Овчарук, широко улыбаясь. — Я снова ощущаю радость бытия.
Данила, раздевшись до пояса, умылся снегом и подошел к костру. Оставшиеся комочки снега таяли на теле и сбегали крупными каплями. В каждой капле горел костер, и казалось, что мускулистое тело усыпано звездами.
— Снимки у меня, не хвалясь скажу, уникальные. — Овчарук возился с фотоаппаратом. — А какой великолепный прыжок у вас был, Романов!
Данила, до красноты растираясь жестким полотенцем, Слегка кивнул. По телу разливалось тепло; одевшись, он пошарил в кармане дошки и вытащил плоскую флягу.
— Хотите коньяка, Овчарук?
— Глоток, — отозвался журналист. — Мы ведь вернулись из ада. Сначала налейте Варе. Врачи тоже нуждаются в лекарстве.
— Я не хочу быть на особом положении, — сказала она. — Пустите флягу по кругу.
Овчарук отпил глоток и зажмурился.
— В городе, в теплой квартире, рассказ о сегодняшних приключениях вызовет бурю восторгов. А я не в восторге. Коньяк лучше закусывать лимоном. Ночевка на снегу всегда хуже, чем в мягкой постели. На, Борис, выпей. Может, глоток солнечной влаги согреет твою душу.
Летчик слабо улыбнулся. Его рыжие бакенбарды потеряли свой франтоватый вид.
— Самый строгий моралист не осудил бы меня сейчас, — сказала Варя, отпив глоток.
— Быть самим собой — вот высшая мораль, — заметил Овчарук. — Так называемые строгие моралисты зачастую оказываются ханжами в жизни.
Пламя костра отражалось в глазах Вари.
«И я не в восторге от ночевки под открытым небом, — говорил себе Данила. — Но забудутся многие ночи, проведенные в теплой постели, а эта ночь вблизи вулкана, блестящие глаза Вари в памяти останутся навсегда».
— Пора! — скомандовал Овчарук.
Разбросали головешки, разгребли угли и на месте, где горел костер, соорудили шалаш из стланика. Здесь пригодился топорик, оказавшийся у запасливого Овчарука.
Овчарук, скитаясь по Камчатке, немало зимних ночей коротал в таких вот жилищах, на постели из веток. При лунном свете пейзаж выглядел фантастически. Но путникам было не до него. За день они достаточно натерпелись, намаялись и теперь торопливо устилали горячую землю зеленой хвоей, чтобы быстрее лечь и отдохнуть.
Летчик отказался спать в шалаше и остался у костра.
Овчарук, как только лег, сразу же захрапел. Данила лежал с открытыми глазами. Сквозь хвою пробивалось тепло и приятно грело тело.
— Вы спите? — вдруг раздался шепот.
— Нет, — ответил Данила. Он положил было руку на плечо Вари, но она резко отбросила ее.
Летчик у костра вполголоса напевал грустную мелодию.
— Почему Борис спать не идет? — спросил Данила. Ему было неловко, и он не знал, сердится Варя или нет.
Варя промолчала.
— Говорят, пошлая песенка, а мне нравится, — продолжал он. — Слушаешь ее — грустно и хорошо на душе.
Песня умолкла. Тишина. Варя повернула голову.
— Вы о чем думаете?
Он прислушался к интонации ее голоса и ответил не сразу.
— Я думаю о вас, об опасности, которой мы подвергались, о жизни, обо всем сразу; какой-то винегрет мыслей и воспоминаний, — сказал он и, помолчав, добавил: — Еще думаю о счастье, о простом человеческом счастье. Иногда совсем немного надо человеку, чтобы быть счастливым. Лежать вот так рядом в шалаше, слушать ваш голос. Хорошо... Наши далекие предки, очевидно, жили в таких шалашах...
— И вы решили познать во всей полноте первобытную жизнь? — она рассмеялась.
— Там, за шалашом, — продолжал он, — дышит вулкан, мерцают звезды на небе, но всего этого словно не существует. Существуете вы. Посмотреть бы в ваши глаза, и, кажется, ничего не нужно больше на свете...
— Это успеется. Завтра. Давайте спать. Придвигайтесь ближе, теплее будет. Только без вольностей.
Последние слова она произнесла сонным голосом. Он поправил на ней дошку и долго лежал, боясь пошевельнуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70