— Пожалеете, что посадили. У меня масса дел,— лукаво улыбается Лионгина Губертавичене заученной, не оставляющей морщин улыбкой.
— Что вы, счастливый денек для меня!
— Не будете потом поминать лихом, а?
— Такое счастье улыбнулось, такое...
— Ладно, ладно! Если вам приятно гонять по городу в час пик, двинем в ателье «Бытовые услуги». Месяц чинят зонтик!
Они пересекают Старый город, минуют длинную центральную улицу, втискиваются в узкий рукав переулка.
— Обождите. Надеюсь, не задержусь.
— Да хоть целую ночку!
Не целую, но подождешь, Пегасик.
Уменьшительные словечки так, кажется, и затолкала бы ему назад в горло. Все-таки по-своему приятна услужливость крупного, унижающегося — ведь унижается, точно унижается! — мужчины, его полные фальшивого восхищения возгласы, извлекающие из могучей груди басовые ноты.
Приемщик ателье лениво шарит по полкам, где, как хворост, навалены зонтики. Слепят лампы дневного света, тесное поме-щеньице пропахло клеем, кожей, дерматином.
— Темно-синий с голубями? — угрюмо переспрашивает бледный узкоплечий парень. Жирные, грязно-серые пряди скрывают шею и уши, падают на глаза, лезут в рот, то одной, то другой рукой приемщик нетерпеливо откидывает их.— С голубями мира? — переспрашивает.
— С обыкновенными.
Японский зонтик.
— Так и говорили.— Он не решается поднять на Лионгину покрасневшие от резкого света глаза.— Японские на другой полке.
Зонтика с голубями нет и на другой полке. За спиной начинают волноваться клиенты, особенно ярятся женщины.
— Я сама, можно? — Она давно заметила свой зонтик, еще тогда, когда стояла в середине очереди.
Легко, как девочка, перешагивает через провисший, обшитый потертым бархатом шнур, демонстрируя тем самым свои итальянские сапоги.
— Вот он, мой зонтик,— доверительно-успокаивающе шепчет она.
Приемщик ошеломлен, будто фокус ему показали. Вытаскивая зонтик из пестрой груды, Лионгина легонько касается свернутым нейлоном его худой, впалой щеки. От ласкового прикосновения у парня разъезжаются в улыбке губы. Слышится женское шипение:
— Артистка. Ишь, кривляется!
Приемщик, как лунатик, перешагивает следом за Лионгиной через шнур, провожает до дверей.
Сорок пять рубликов, думает она, дура я, что ли, выбрасывать в помойку? Надо же было забрать в конце концов.
Ошарашенный парень не сводит с нее глаз. Пелерина, аромат дорогих духов и сигарет. Госпожа Кеннеди-Онассис, а не вильнюсская дамочка, которая вот-вот потащится под зонтиком в магазин за молоком и творогом. Господи, пусть бы снова сломался ее зонтик!.. Потом он с подозрением проводит по горящей щеке, словно змеей ужаленной. Даже ладонь разглядывает, нет ли крови.
— Выбросите! Малейший ветерок сломает! — оживляется Пегасик, ободренный появлением Лионгины.
— Наверно, выброшу.— Она не спорит, внезапно ощутив тяжесть дня. Парень-то принял за молодую, а я старая, настоящая старуха.— Разве они починят по-человечески?
Не она — усталость ворчит. Ей не жалко зонтика, который, вероятно, придется выбросить.
— Платишь за ремонт. Потом платишь мусорщику, чтобы увез. С телевизором так намаялся. Халтурщики! Стрелять их надо!
Ни одного уменьшительного словечка. Два раскаленных острия выскакивают из голубизны Пегасиковых глаз. Кто отточил? Раскалил? Ведь тишайший человечек — с уборщицей Гастрольбюро раскланивается. Ах да, большая, плавно покачивающаяся машина... Усевшись на мягкое сиденье, по-иному воспринимаешь мир. И меня через ее стекла другой увидел.
Доступной. Которую можно купить, подбросив домой.
— Не слишком ли круто берете, любезный?
— Шуткую, мать-начальница.— Ему хочется смахнуть тень, омрачившую лоб коммерческого директора, но совладать с собой не в силах.— Расплодились, как тараканы. Бездельники, халтурщики!
Интересно, ведь сам из той же породы. Исполнитель современных песенок и дешевых, псевдонародных дайн. Кроме того — надомник, шарфы вяжет. Не своими руками — загнанной жены и пугливой, как белка, падчерицы. А заработок — ему.
И я не лучше, глазом не моргнув, осудила человека. Кто теперь не ворчит, хотя все живут лучше, чем десяток лет назад? Высадил бы из машины и был бы прав. Только не посмеет — ведь я мать-начальница! — но кому-нибудь другому этого зонтика не простил бы, разгромыхался: трах-тарарах, бум-бах!
Очень уж не вязалось с образом Пегасика подобное, Лионгина даже рассмеялась. И мигом снова приободрилась. Какие же мы смешные люди. Вот как я его накажу — сожжет по моей милости полбака бензина!
— Куда теперь прикажете?
— Дайте подумать.
— Думайте хоть целые сутки. Я нынче самый счастливый автовладелец в Вильнюсе.
Лионгина Губертавичюсе не спеша думает. Прежде всего о том, что, куда бы ни поехала, не найдет никого, лишь саму себя: ошеломляюще элегантную, вводящую в заблуждение своим не по годам моложавым видом, равно как и другими столь же сомнительными добродетелями. К чему эта игра? Зонтиком она пользоваться не будет, ничего не принесут и другие визиты, которые придумает экспромтом, чтобы подразнить Пегасика, теша собственное пустое тщеславие. И еще она думает о том, что домой не тянет. Больше, чем в другие вечера, а это непонятно и немного пугает. Лучше, не разбираясь, окунуться с головой в необязательные дела-делишки.
— Давайте к новому ресторану.
— Хорошо придумано. И кавалер налицо.
— Благодарю за честь. Неофициальный визит к буфетчице.
— А... Зеленый горошек?
— Не только. Советую развивать воображение.
Они проезжают полгорода, пока наконец не подкатывают к ресторану.
— Провожу, мать-начальница?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209