и хотя он имел привкус морской воды, все же мы подсластили свой сухой хлеб. Мне кажется, в ту зиму мы опустились на самое дно нищеты и дошли до крайности! Действительно, хуже нам никогда не жилось.
Как-то Георг прибежал возбужденный и радостный. — Ну, теперь нам будет хорошо! — кричал он.— Отец поссорился с Толстяком Массом, и они подрались! Теперь будет суд! И отец, конечно, выиграет дело, потому что он стоял за короля.
Сам отец ничего не рассказывал об этом, но мы слышали, что трактирщик, злившийся на отца за то, что тот перестал ходить в трактир, остановил его на улице и назвал буржуем, который, мол, считает себя таким важным, что не желает выпить стаканчик с товарищами.
Отец, быть может жалея о пропитых деньгах, стал грубо браниться с трактирщиком, упрекая его в том, что он дружит с простыми людьми только затем, чтобы грабить их.
Толстяк Масс принадлежал к партии Венстре, членов которой считали тогда разрушителями существующих порядков; так что на этот раз всеобщие симпатии были на стороне отца. И, разумеется, право тоже было на его стороне. На беду некоторые из видных горожан, довольные результатом судебного разбирательства, вздумали пригласить отца в ресторан при гостинице Корупа. Уличные мальчишки сообщили нам с Георгом, что отец сидит в важной компании и пьет вино. Мы уже привыкли к тому, что отец перестал ходить в трактир, и надеялись, что так и будет теперь всегда. И вдруг такая неприятная новость! Несколько утешало нас то обстоятельство, что он сидел в ресторане, в хорошем обществе: господа не напиваются допьяна, как бедные люди; они знают меру. Но все-таки!..
Мать тоже не очень обрадовало такое известие. Она рассчитывала, что отец придет прямо из суда домой, и постаралась приготовить ему обед получше. Теперь кушанье стояло в печке, мы же сидели за столом задумавшись, в гнетущем предчувствии какой-то страшной беды, которая вот-вот обрушится на наши головы.
В последнее время у нас бывало так уютно, когда отец приходил домой прямо с работы, обедал и затем, скинув куртку, садился на диван читать газету. Потом он возился с малышами или играл нам на старой деревянной флейте; она вся потрескалась, и сначала нужно было ее намочить, чтобы она издавала какие-нибудь звуки. И мы так полагались на отца, что уже опустили флейту в воду, не дожидаясь его распоряжения.
А теперь нам будто кто-то шепнул, что наступил конец хорошей жизни. Собственно говоря, ничего страшного еще не случилось; судовладелец и торговый агент пригласили отца в ресторан — вот и все. Но мы слишком часто испытывали тяжелые удары судьбы и поэтому заранее предчувствовали беду.
В этот день после обеда мы с Георгом пошли в школу: настроение у обоих было плохое, и мы, не испытывая никакого желания играть с товарищами на берегу, просидели всю перемену в классе. Вдруг какие-то мальчики стремительно вбежали с улицы и потащили нас с собой посмотреть на забавное зрелище. На прибрежной тропинке происходила схватка: толпа ребятишек бомбардировала снежками какого-то пьяного, а тот, шатаясь, старался, при общем ликовании, схватить самых дерзких. Это был наш отец!..
Я, как всегда, болезненно переживал случившееся, и мной овладело безнадежное отчаяние. Георг же пришел в необузданную ярость, — он подбежал к отцу и начал его трясти.
— Отец, ты с ума сошел! — крикнул он. Потом набросился на мальчишек, осыпая их тумаками и пинками.
Отец, совершенно сконфуженный, побрел домой.
Понадобилось некоторое время, чтобы ребятишки забыли это приключение. Но стоило кому-нибудь из них намекнуть на это с целью задеть нас, как Георг выходил из себя и кидался на смельчака.
— Я готов был убить их всех! — сказал он, когда я потом помогал ему привести в порядок одежду.— А уж с отцом я когда-нибудь рассчитаюсь. Дождется он у меня!
Мы стали плохо относиться к отцу и совсем его не слушались. Раньше он возвращался домой пьяный, когда было уже темно, а люди здесь рано ложились спать. Но в этот раз он прошел по улицам, как сквозь строй, среди бела дня, все видели его позор, и он стал в городе посмешищем. Мы были оскорблены до глубины души и по-детски безжалостно высказывали ему свое презрение, даже младшие избегали его и поднимали крик, когда он сажал их к себе на колени.
Долгое время отец стыдился смотреть нам в глаза Он по-прежнему приходил домой прямо с работы, молча ел и ложился спать. Он чувствовал себя ужасно одиноким, и видно было, что матери это доставляет много огорчений.
Зима выдалась суровая; все море до самого горизонта покрылось льдом. Лед был неровный, неудобный для катания на коньках. Но мы с Георгом предпринимали далекие прогулки до того места, где раньше по морю ходили большие шхуны. Наши нервы были возбуждены от сознания, что у нас под ногами плавают рыбы, а внизу, на самом дне, лежат остовы затонувших кораблей, быть может еще полные сокровищ. Повсюду поблескивали полыньи, вода в них почему-то не замерзала! Еще дальше беспорядочно громоздились ледяные глыбы, а за ними далеко-далеко виднелась холодная морская вода, покрытая ледяным крошевом.
Отец сложил из ледяных глыб хижину около одной полыньи, — там он сидел по ночам, подкарауливая диких уток какой-то особой породы, с очень вкусным мясом. Этих уток не продавали, мать тушила их в котелке, наполняя все уголки дома чудесным запахом.
Итак, все как будто оборачивалось лучше, чем мы предполагали; казалось, наши опасения были напрасны. Отец словно переменился: он теперь интересовался нашими делами, смастерил нам санки, купил у старьевщика пару подержанных сапог и починил их, так что я и Георг могли по очереди кататься на коньках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55