— Уже уплачено... Господин Пинтя...
Титу запротестовал, разумеется, только для проформы :
— Ну зачем же? Мне так досадно, дорогой Джеордже, право!.. Тогда, господин учитель, вот крона от меня!
— Сверх платы?
— Да! — гордо кивнул Титу.
— Весьма благодарен! — отозвался учитель-кассир, записывая его фамилию в тетрадку, разлинованную им самим разноцветными чернилами.
Большой гимнастический зал был украшен еловыми гирляндами, над которыми целую неделю трудились в послеобеденные часы все ученики лицея. В глубине возвышалась сцена, сооруженная из сдвинутых кафедр, кулисы были отгорожены половиками и пестрыми коврами, дальше в несколько рядов стояли стулья, собранные по местным господам с условием вернуть их сразу же по окончании вечера. Стулья предназначались только для дам, а господа, за исключением нескольких лиц более почтенного возраста, стояли вдоль стен, взяв на себя труд подкреплять гул аплодисментов, которые разражались в другом конце зала, где выстроились старшеклассники, поставленные туда для изъявления восторга и воодушевления.
Распорядители усадили барышень в первом ряду на лучшие места, приберегавшиеся для них, за что были вознаграждены благосклонными улыбками. Титу и Пинтя стали поближе к дверям.
Концерт уже шел... Долговязый и тощий лицеист рассказывал цыганский анекдот, гримасничал, метался по сцене, то и дело изменял голос, вызывая громкий смех в глубине зала и сдержанные улыбки в первых рядах.
Программа, впрочем, была обширной и разнообразной; последовало еще с десяток рассказов, стишков и сценок, так же услаждавших национальное самолюбие. Потом началась лекция преподавателя литературы, то и дело прерываемая деликатно скрываемыми зевками, особенно во второй ее части. Однако лектор был вознагражден бурей радостных аплодисментов, как бы означавших: «Хорошо, что кончил...»
Все облегченно вздохнули. В одно мгновенье буфет заполнился публикой, очистившей зал, чтобы ученики могли приготовить его для танцев, — расставить стулья у стен, сбрызнуть половицы щелоком и натереть мастикой, чтобы не оскользнулся и не поломал ноги какой-нибудь из страстных танцоров.
Титу позаботился занять лучший столик в буфете. Вся компания собралась здесь под предводительством г-жи Филипою. Вокруг них увивались распорядители и самые видные кавалеры. А в центре внимания был Пинтя, которого Титу гордо представил всем: — Мой зять in spe! (В будущем (лат.).)
Впрочем, почти вся Армадия, да и округа, уже знала, что дочь Хердели выходит замуж. Учитель хвалился этим в пивной «Гривица», и новость распространилась с быстротой молнии. Больше всего любопытствовали барышни, они украдкой разглядывали Пин-тю, желая убедиться, каков собой будущий супруг их подруги. И каждая, улучив момент, шептала Лауре: «Очень мил!» Потом щебетанье стало общим. Расхваливали концерт и исполнителей, приглашали на кадрили и «отечественные» танцы, с нетерпением ожидая их начала...
Исполнив здесь свой долг, Титу перешел к другому столику, где сидела Лукреция Драгу и ее родители — оба толстые, как бочки. Давешний лектор, молодой преподаватель литературы Штефан Опря, и студент-юрист вертелись перед девушкой, раскланиваясь по временам и рассыпаясь в комплиментах. Титу учтиво и вместе с тем запросто поздоровался со стариками, потом придвинул стул поближе к Лукреции, поцеловал ей руку, не преминув слегка пожать ее, как человек с особыми правами. Девушка покраснела, а оба ухажера позеленели от такой дерзости поэта. Сами они стояли уже четверть часа.
— Садитесь, господа, если хотите! — любезно скачала Лукреция, взглядывая на смущенного лектора.
Началась словесная дуэль между кавалерами, они подпускали друг другу шпильки, к великому ужасу г-жи Драгу, которая страшно боялась всяких споров, не доступных ее пониманию. Опря и Титу, хотя и были товарищами, тайно враждовали, потому что учитель морщился от стишков Титу, а Титу во всеуслышание заявлял, что Опря понимает в литературе меньше ночного сторожа из Припаса. Теперь Титу стал нападать на его лекцию, стараясь уничтожить его в глазах Лукреции. Исход борьбы остался нерешенным: все улыбались, когда Титу передразнивал своего неловкого соперника, тем не менее никто не одобрил его ни единым словом. Тогда он придрался к фраку лектора, и это возымело успех, все покатились со смеху, пришлось рассмеяться и Опре, чтобы скрыть досаду. На балу один Опря был во фраке, он даже специально заказал его и испытывал гордое сознание своего превосходства над всеми. Остальные пришли кто в полуфраке, кто в рединготе, большинство же в черных пиджаках, а некоторые даже в будничных светлых костюмах... При всем торжестве Титу, и родители, и сама Лукреция не переставали оказывать особое внимание учителю, который мог бы быть прекрасным зятем, — девушка уже столько лет ходила по балам безо всякого результата. Титу еще прошлым летом заметил старания Лукреции заарканить Опрю, но не тревожился. Он не причислял себя к серьезным претендентам. На его взгляд, Лукреция была миленькой девушкой, с которой можно поговорить, полюбезничать и поупражняться во флирте, а то и сорвать невинный поцелуй. Не будь ее, нашлась бы другая, такая же меланхоличная и томная вдохновительница романтически-любовных поэм. Особенно с тех пор, как он возымел надежду на более земную любовь Розы Ланг, Лукреция отошла в его сердце на второй план. И если он еще не покинул ее совсем, то лишь для того, чтобы подразнить Опрю.
Когда лектор вместе с Драгу углубились в разговор относительно прибавки жалованья, о которой нечего было и думать, Титу наклонился к Лукреции и прошептал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156