Ана открыто не противи-лась. Это еще больше раздражало его. В Ионе он чуял врага, Каким ОЯ был сам и молодости, точно таков и сын Гланеташую. Хочет завладеть его добром. Потому он и кипел лютой ненавистью, едва только видел его. И тем яростнее изливал свою ненависть на Ану, потому что она была ближе его сердцу...
Он метнул на нее исподлобья гневный взгляд, потом, натачивая косу, спросил через плечо:
-- А с кем ты под горой стояла?
— С Ионом, — простодушно ответила девушка.
— Гм, с Ионом, — пробурчал Василе Бачу.—Значит, так... Видно, попусту я тебе по-отечески говорю, ты все равно делаешь, как тебе вздумается... Хорошо, дочка, хорошо... Будем знать. Раз такое дело, я тебя наставлю на путь истинный...
Говоря, он все сильнее разъярялся, сыпал бранью и попреками. Однако не выпускал косы из рук, даже вроде скорее откладывал ряд. Два косца волей-неволей должны были поспевать за ним, потому что он шел впереди. Таким образом, он и отводил душу руганью, и не давал работникам прохлаждаться.
Ана вынимала из корзинки горшки в тени дикой яблони на краю покоса... Крупная брань, при людях, так и хлеставшая ее, была ей мучительна. И все же она примирено терпела, утешая себя тем, что страдает ради Иона. Подумав это, она села подле корзины и обратила взгляд на косогор, где он должен был работать. Она увидела, что он все там же, но вроде как не один... Ее бросило в дрожь. Она замигала, точно туман застлал ей глаза. Нет, зрение не изменило ей. Он обнимал какую-то женщину. Ее он небось не поцеловал, а с той вон обнимается. Вся кровь бросилась ей в лицо, и тут вдруг она совершенно ясно, как вооруженным глазом, увидела Флорику. Тяжкая боль пронзала ей грудь, но она не могла оторвать от них глаз. Точно сквозь сон, слышались ей угрозы отца:
— Скорее на куски тебя изрублю, а Гланеташам на посмешище не достанешься... По крайней мере, буду знать, что сам породил тебя, сам и порешил...
Но голос отца не затрагивал ее души, потому что душа ее окаменела от горечи. Ана чувствовала себя обессиленной и покинутой. Обниманье Иона с Флорикой казалось ей нескончаемым, поглощало все ее внимание. И только побелевшие тонкие губы еще могли прошептать, дрожа от муки:
— Не любит он меня... Нет, не любит... О, господи, господи!..
4
Село бурлило. Стычка на гулянье и особенно баталия в корчме передавались из дома в дом с разными прибавлениями.
Тома Булбук чуть свет поднял с постели священни-ка Белчуга и нажаловался, что Ион изувечил его сына. Поп возмутился, потому что Тома, щедрый на приношения, был столпом церкви, и пообещал в ближайшее воскресенье сделать с амвона внушение драчуну Гланеташу, научить его людскому обращению. Тома, страшно довольный таким ответом, рассказывал по-том каждому встречному, как рассердился священник и что говорил ему, а после отправился работать вме-сте с Джеордже, который отделался лишь огромным синяком и встал здоровешенек, как ни в чем не бывало.
Женщины — те и вовсе, где только сходились, приплетали все новые подробности. Многие божились, что сами были при этом и видели, как у Джеордже раскололся череп, когда Ион ударил его горбылем, как у него все мозги вывалились на землю... Другие доподлинно знали, что сын Томы при смерти, а кто посмелее, кричали, что он еще ночью помер и Тома ходил к попу сговариваться насчет похорон...
В семье учителя Хердели весь день только и разговора было что о вчерашних происшествиях. Титу, обыкновенно не вылезавший из постели до полудня, на этот раз поднялся в девятом часу и тут же бросил вопрос:
— Слыхали, какая нынче ночью драка была?
Все уже знали, потому что Херделя, ложившийся с курами, вставал чуть свет и выходил во двор обмениваться новостями с прохожими. Самое важное ему рассказал Мачедон Черчеташу, который по понедельникам выискивал себе работу дома, чтобы исцелиться от воскресного перепоя.
— Я как раз попал туда, когда это произошло...— загадочно сказал Титу, обувая ботинки.
Лаура и Гиги, младшая в семье, насели на него, требуя рассказать все до точности. Даже и г-жа Херделя, занятая стряпней обеда у печки, навострила уши. Но, вопреки их настояниям, Титу замкнулся, как сфинкс.
— Стойте, стойте! — только и восклицал он, одеваясь с поспешностью военного человека. — Дайте мне прежде купить табаку, потом я вам расскажу...
Он чувствовал себя таким гордым, точно сам был героем или по меньшей мере жертвой драки. Хоть он и мог бы подпустить ряд подробностей, одна другой страшнее и завиральнее, его все же грызло честолюбие, хотелось осведомиться из первых рук, прежде чем говорить. На то и был предлогом табак, — Аврум — самый достоверный источник, у него можно будет позаимствовать все сведения.
Но корчмарь помрачнел как туча, когда Титу стал выспрашивать его. Он ничего не видел, ничего не знает... Он побаивался, как бы не было каких последствий драки, не притянули бы и его, могут еще и лавку закрыть. Может, жандармы нагрянут или суд будет... как знать? В коммерции молчание — всегда золото.
На свое счастье, Титу встретил Думитру Моаркэ-ша, постоянного клиента корчмы, у него он быстро разузнал столько, что мог расписать почти сенсационную историю. И уж потом он до самого обеда пичкал мать и сестер разными подробностями.
Вся семья Хердели горой стояла за Иона. Они говорили, что и поделом он оттрепал брюхана Джеорд-же... Что он насмехается над Ионом, таким дельным парнем? Пристрастность эта была не совсем бескорыстной. Учитель минувшей зимой сзывал помочь — возить ему дрова селом. Уклонились только богачи во главе с Томой. С тех пор все семейство невзлюбило Булбуков. Херделя даже как-то раз сказал при крестьянах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156