Прокрадываясь во двор к Флорике, он выругался сквозь зубы: калитка скрипнула, и он испугался, что разбудил Сависту. Впрочем, он уже решил, что, если она проснется и пикнет, он ее стукнет без дальних слов. Калитку он нарочно оставил настежь, чтобы опять не заскрипела, когда он будет уходить. Все у него было тщательно рассчитано, только о Джеордже он ни разу не подумал, как будто тот и не существовал на свете.
Когда дверь из сеней с шумом отворилась, ему запало в голову, что надо шепнуть «тсс», все из-за той же Сависты. По шагам он догадался, что это не Фло-рика. Ревнивая мысль молнией пронеслась у него: наверно, другой обнимал его душеньку... О Джеордже он и не подумал. Не успел он и скрипнуть зубами, как услышал голос Джеордже. И этот голос так ошеломил его, что он весь сразу ослаб, не мог даже рукой шевельнуть. Но в мозгу его засело это «тсс», и он по-глупому невольно проронил его.
В ту же секунду он вдруг понял, что пришел его последний час. Сознание его прояснилось, хотя губы продолжали шептать «тсс» все тише и неувереннее. Он ждал ударов, озабоченный лишь одним: чем ударит? Явственно услышал, как в воздухе что-то просвистело, почувствовал, что правую руку полоснуло чем-то острым, но боли не было, а только странный жар, от которого запылал мозг и, точно в бреду, быстро замелькали воспоминания, — как он ходил в лицей в Армадию, как бросил его потом, чтобы пасти скотину 1» поле, водить плуг, как впервые полюбил дочь учителя Симиона Бутуною, теперь замужнюю, в Сэскуце, как хотелось ему заиметь все больше и больше земли, потом вспомнил Ану, ребенка, Флорику, Титу и всю семью Херделей, как хорошо они пели по вечерам на галерее, и ему стало жалко, что все было напрасно и его земля никому не достанется... Опять что-то просвистело, как грозный ураган в бескрайней пустыне, и он понял, что его опять ударят... Потом вдруг наступила полная тьма, как бывает, когда задуешь свечу.
После он очнулся, как от тяжелого сна. Он не соображал, сколько времени пробыл без сознания и что произошло. Только когда услышал собственные стоны, припомнил... Он весь промок. Ощущение было такое, словно ои лежал в грязной луже. «Наверно, моя кровь!» — подумал он. Хотел ощупать себя, но не мог двинуть правой рукой. Он с трудом приоткрыл усталые глаза. Моросил дождь. Мелкие капли, падая, кололи ему лицо, потому что все оно горело. Воздух был серый, как перед рассветом, но небо обложили тучи, и дождь все сеял и сеял, мелкий, холодный, маслянистый. Страшная боль билась в каждой его жилке, клокотала в мозгу, голова кружилась. С каждым стоном ему точно вонзали нож в грудь. А он думал лишь о луже, в которой лежал пластом, она вызывала у него отвращение, и хотелось выбраться из нее во что бы то ни стало. «Околеваю, как собака!» —пронеслось вдруг в его мозгу, озаренном вспышкой отчаяния.
И тут он пополз из последних сил, опираясь на левую руку, невзирая на страшнейшие муки, от которых разрывалось все тело. Он стонал со стиснутыми зубами и полз все дальше, дальше. Так с четверть часа длилась жесточайшая эта пытка, что помогла ему добраться до старого орехового дерева возле плетня, выходившего на улицу. Еще бы проползти два шага, и он был бы у калитки. Но под орехом у него опять померкло в глазах. Только глухие стоны еще содрогали искромсанное тело...
Потом дождь перестал. С деревьев и застрех все реже падали капли. Тучи рассеялись. Засинело свежее, умытое небо. Где-то протяжно и зычно замычала корова, и по всему селу испуганно залаяли разбуженные от дремоты собаки. Бойко и горласто перекликались петухи. Люди показались на дворах, протирая глаза от сна, потягиваясь. На Большой улице загромыхали телеги, выезжавшие в поле.
Параскива, вдова Думитру Моаркэша, первой прошла мимо дома Джеордже; поеживаясь, она торопливо шлепала босыми ногами по жидкой холодной грязи, кутая платком рот и шею. Тяжелый хрип поразил ее, она остолбенела. Перекрестилась в страхе, но все же подошла к плетню и увидела в щель окровавленного Иона. Она стала отчаянно кричать, точно на нее напали разбойники:
— Помогите!.. Караул!.. Помогите!..
В дверях тотчас показалась Флорика, в одной рубашке, нечесаная. Она так и продежурила всю ночь, сидя на лавке, слушая доносившиеся со двора страшные стоны, устремив глаза на Джеордже, как бы ожидая с минуты на минуту своей очереди, а он сидел на краю постели, порывисто дышал, вздрагивал по временам и что-то, видимо, зрело в его разгоряченном мозгу. Флорика была белая, как мел, ноги у ней дрожали и подкашивались. Она увидела огромную лужу крови подле приспы, потом красноватую размытую полосу, протянувшуюся до ореха, под которым бесформенной грудой лежал Ион. Все поплыло перед ней, но она не смогла выжать из себя ни звука, ни слезинки. Так и застыла на приспе, точно призрак, застигнутый светом дня.
Скоро двор заполнился людьми; они ахали, вскрикивали, крестились, ругались, а под ногами у них шныряли, осматривая кровавый след, как невысво-ренные борзые, встрепанные любопытные ребятишки. Немного погодя явился и примарь Флоря Танку. Он держался распорядительно, потому что исполнял должностную обязанность, — прикрикнул на толпившихся, чтобы отошли в сторону, с важностью оглядел мертвого, не крестясь, как другие, потом торжественно объявил: чтобы никто не смел подходить к мертвому телу, пока не прибудет письмоводитель. После этого приказал стражнику Козме Чокэнашу взять коня у Джеордже из конюшни и скакать в Жидовицу.
Время шло. Небо совсем прояснилось, и солнце начало подбирать влагу. Мухи все беззастенчивее гудели над мертвым телом, и примарь потребовал полог, чтобы накрыть его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156