.. Доктор Вирджил Пинтя!.. Брат писал мне, что вы сюда приедете на торжества «Астры», а когда — не написал. И вот я, чтобы не прозевать вас, два дня подряд встречаю все поезда и кричу как оглашенный: «Титу Херделя...» Хорошо, что вы наконец приехали!
— А-а, брат Джеордже? — протянул Титу.— Да, да, как же, я писал им, но совсем не думал, что они вам сообщат об этом. Вы не представляете, как я рад, что...
— Да, брат Джеордже... Нас столько братьев, что, пожалуй, нет такого уголка на румынской земле, где бы не обретался один или двое. Здесь, например, нас как раз двое...
— Двое?
— Двое, дорогой. С весны. Я и Ливиу, капитан. Военный до мозга костей, штабник. Не нынче-завтра генералом будет... Но сухарь страшный. И не знаю, в кого он такой. Прямо неудобно за него. Да он и не видается с нами. Вечно только со своими военными, зароется в карты, в бумаги... А все же я вас свожу к нему. Только уж примите его таким, как есть...
Сам Вирджил Пинтя был словоохотливый, веселый и живой, как ребенок. В Сибиу его знали и любили, врач он был опытный и бескорыстный, притом самоотверженный, деятельный румын. Он приютил Титу у себя. У него была уютная квартира в прекрасном районе города. Гостю он уступил спальню, сказав, что сам будет спать в кабинете на диване.
Когда Титу переоделся, они вместе с Пинтей отправились в кофейную, где тот его отрекомендовал всем как многообещающего поэта, представителя «Трибуны Бистрицы». Приняли его с приличествующим радушием. Кое-кто припомнил стихи Титу, напечатанные в журнале «Фамилия». Особенно сдружился с Титу некий Барбу Лука, маленький, невзрачный молодой человек, сам поэт и сотрудник одной из газет в Сибиу; он даже вызвался быть его верным и беспристрастным путеводителем.
Позднее Титу познакомился и с капитаном Пинтей, жившим в скромной и даже бедноватой комнате при штабе армейского корпуса, где он служил. Когда они пришли, он сидел за столом, в домашней куртке, кругом всюду были карты, сабли, мундиры, сапоги, перед ним лежала папка с бумагами, очевидно, секретными, потому что он тотчас запер их в ящик стола. Был он высокий, широколобый, с редкими волосами, смуглым лицом и серо-голубыми глазами.
— Я привел тебе нашего свояка,— сказал Вирджил.— Но предупреждаю, Титу — румынский поэт, так что ты не морочь ему голову своими ренегатскими идеями, не серди его!
Капитан улыбнулся и крепко, по-английски, пожал Титу руку, любезно сказав:
— Если поэт, то непременно, значит, ирредентист!.. Впрочем, вы яе обращайте внимания на клеветнические речи моего брата... Я тоже румын, но прежде всего — офицер и слуга его величества императора. Как таковой я, разумеется, не могу признавать устремлений тех людей, которые, подобно ему, только и посматривают на Бухарест и на Румынию. В моем понимании — это уж не национальная политика,' а государственная измена...
Он говорил очень спокойно, с энергией человека, который после трудных борений выработал себе линию поведения и отстаивает ее с холодной, решительной убежденностью. Титу изумленно слушал его. До сих пор ему не случалось встретить рассудительного противника, с ясной аргументацией, которого не испугаешь фразой. Тут он сразу почувствовал его досадное преимущество. Сам он привык высказывать в споре возмущенное чувство и не умел придать своим возражениям стройной логичности, поэтому долгое время не отваживался заговорить. По счастью, Вирджил слишком хорошо знал ход мыслей брата и всегда с легкостью опровергал их; он и сейчас самые веские его доводы опрокидывал шуткой, — точно так смешная безделка, брошенная к ногам, сбивает неопасного противника.
Они пробыли вместе около часа. Под конец и Титу собрался с духом и спросил капитана:
— Вы, значит, не хотите нашего воссоединения?
— О, пока что это утопия!
— Что вы подразумеваете под этим «пока»?
— Ну, скажем, несколько веков... Во всяком случае, до тех пор, пока наша военная мощь крепка, действенна, все ирредентистские порывы так и останутся утопическими мечтами.
— А если будет война?
— Война не может осуществить ваших чаяний. Известно же, что Румыния наша союзница. Следовательно...
— Но союзы не вечны!..
— Вы хотите сказать, что Румыния может выступить против нас? — с улыбкой спросил капитан. — Ложный расчет. Совершенно ложный. Румыния никогда не сделает этого, потому что собственные интересы заставляют ее быть с ними заодно. Заставляют! Я это умышленно подчеркиваю: заставляют!
— А если все же выйдет не так, как вы предполагаете? Как вы тогда поступите?
— Любопытный вопрос! — сказал Ливиу, становясь серьезным. — Ясно, что буду выполнять свой долг. Разве это подлежит сомнению? Мне никогда и в голову не приходило, что я хоть на миг поколеблюсь перед врагом императора, кто бы ни был этот враг.
— Наши братья...
— Тут уж не до братства. Когда брат — враг тебе и посягает на твой дом и двор, чтобы расширить свои владения, о, тогда ты разишь его, как всякого врага, не задумываясь над тем, что он был твоим братом.
Вирджил с улыбкой слушал их разговор. Раньше он сам задавал Ливиу подобные вопросы и получал те же ответы, хотя и доказывал ему шаткость его позиции. Но, зная, что подобные споры всегда досаждают брату и выводят его из себя, он радовался, что Титу припирает его к стенке.
— Оставьте его, дорогой, с ним не сговоришься! — воскликнул потом медик со смехом, видя, что Титу мрачнеет.— Это законченный ренегат... Он для нас погиб... Вот когда мы его сделаем генералом в Объединенной Румынии, он переменится.
Ливиу Пинтя презрительно усмехнулся.
— Я думаю, нам лучше поговорить о чем-нибудь другом...
— Ну да, о Радецком или о завоевании Боснии,— смеясь, ответил Вирджил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156