Пока Ана зажигала восковую свечку, Флоаря попыталась поднять его на лавку. Но не осилила.
— Тяжелый-то какой, прямо неподъемный, прости меня, господи! — проговорила она и опять перекрестилась.
Через несколько минут пришла теща примаря, жившая по соседству. Они вынули бритву из окоченевшей руки и втроем уложили его на лавку, поставив в изголовье зажженную свечу. Мачедон Черчеташу, подоспевший попозже, первым делом побрил Думитру другую щеку, которую тот не успел выбрить сам.
Потом мало-помалу в дом набился народ. Когда стали совещаться между собой, как обмыть и обрядить покойника, в комнату ввалилась Параскива. Вид у нее всегда был такой, как будто она смеется, хотя она вечно была злющая, гремела и бушевала, как пьяный солдат.
— Значит, и правда помер, а? — спросила она, проталкиваясь. — Не зря я ему говорила, что его поразит господь, не зря! Вот и сгиб, ровно побирушка, а после смерти одни хлопоты с ним!.. Да как же я его теперь отсюда домой возьму, горемычная я!
Очутясь перед покойником, она принялась вопить, без слез, самым жалостным голосом, чтобы люди видели, как она убивается по нему. Несколько минут она голосила, терла кулаками глаза до красноты и все косоротилась, как рассерженная обезьянка. Потом вдруг остансвилась, с удовольствием отдышалась и громко, на всю комнату, сказала:
— Ой, батюшки, до чего же я наплакалась!.. Уф! Даже в сердце вступило!
Однако тотчас подошла к покойнику и стала шарить в карманах его овчинной безрукавки. В одном нашла кисет из бычьего пузыря и прочищалку для трубки, а трубку - в другом. Она отвернула безрукавку и захотела порыться в кимире, но не смогла просунуть за него пальцы. Тогда она не торопясь расстегнула его, разложила на столе и, обшарив, извлекла завернутый в измятую бумажку билет в пять злотых. Перевернула кимир на другую сторону и, не найдя больше ничего, раскричалась:
— Вот, глядите, люди добрые, как он насмеялся надо мной, я его призрела — и обстирывала, и пеклась о нем, как о добром! Поглядите вот! Пять злотых!.. Продал жиду такой хороший дом, пропил все денежки, а я осталась с пятью злотыми, и это за все моитяжкие труды!
— Замолчи ты, тетка Параскива, грех ведь!.. Параскива вовсе рассвирепела и, заметив Ану, напустилась на нее:
— Молчать, да?.. Молчать? Вам-то, конечно, и горюшка мало, коли вы себе припрятали, что получше было у него!.. Ничем вас господь не насытит, позарились и на скудость людскую, чтоб вас господь в могилу закопал со всем добром, что вы отняли!
Ана покраснела и не нашлась, что ответить. Это раззадорило Параскиву, и она заорала:
— Украли у меня денежки, разбойники! Проели нажитое мое, что я на старости лет потом своим добыла, чтоб вам добра не видать ни от матери божьей, ни от...
Тут вошел Ион, вернувшийся из Армадии. Он был зол, потому что Грофшору выгнал его и запретил являться к нему до суда; по дороге он узнал о смерти Думитру и еще сильнее раздосадовался, думая о расходах на похороны. Параскива только было открыла рот, собираясь обругать и его...
— Пошла отсюда, бессовестная! — рыкнул на нее Ион, взял за плечи и выставил за дверь.
Параскива останавливалась и в сенях, и на дворе, и на улице и отвела душу, проклиная Гланеташу на все лады, но под конец все же убралась домой, предварительно завязав банкнот в угол головного платка и спрятав его за пазуху. Она радовалась, что хоть это сумела спасти и что отругала их как следует.
Ион потемнел от злости, когда узнал, что Параскива нашла в кимире у покойника пять злотых, и накинулся на Ану чуть не с кулаками, — как это она допустила своровать их. Но Ану совсем не задевали его угрозы. В ушах у нее все еще звучали слова старика и помнился только его ясный и спокойный лик в минуту смерти...
3
Зима нагрянула нежданно, как вихрь... Вся земля побелела за одну ночь. Потом ударил жестокий мороз, трещали обмерзавшие плетни, дрова в печах щелкали, плюясь искрами. Снег сыпал и сыпал, то тяжелыми, ленивыми хлопьями, от которых темнело в воздухе, то мелкой колючей крупой, клубившейся тучами в неистовой вьюге.
В один из таких дней, поутру, когда лютовала метель, Василе Бачу в нагольном тулупе, в белой барашковой шапке, надвинутой на глаза, вышел из дому, ре-шась покончить дела с Ионом. В жизни он не мыкался по судам, хоть уж прожил без малого пятьдесят лет, а тут вот через день предстояла явка в суд вместе с зятем. Он крепился, сопротивлялся, думал, ну-ка да и смягчит Иона. Однако по мере приближения срока страх все больше вселялся в его душу. Дожить на старости до того, чтобы тяжбы да адвокаты его заели! Это казалось ему несносимым позором. Только дармоедам пристало таскаться по судам. Лучше уж все с потрохами отдать, чем докатиться до этого.
Он остановился у ворот Гланеташу и, тяжело вздохнув, крикнул:
— Эй, Ион!.. Ио-о-н!.. Ты дома?
Никто не отозвался. Из-под соломенной кровли, на два вершка заваленной снегом, из-под застрех с бахромой сверкающих ледяных сосулек, из щелей закрытой двери выбивался сизый дым и сразу рассеивался в свисте вьюги. Прошло порядком времени. Потом из сеней выглянул Ион с непокрытой головой и спросил:
— Кто тут?
— Я, я,— быстро бросил Василе.— Давай-ка, пошли со мной в Жидовицу! — добавил он после недолгого колебания срывающимся голосом.
Ион озадаченно постоял несколько минут.
— А. что там, в Жидовице? — спросил он, испытующе взглядывая на Бачу.
— Идешь иль нет? — прошипел Бачу, озлясь, потому что у него обмерзли усы. — Некогда мне тут с тобой препираться...
— Ладно, тесть, обожди, сейчас иду! — ответил Ион и вмиг исчез, а старик замер посреди дороги, опершись на подожок.
— Пошли, я готов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156