— Сегодня же вечером соскоблю.
— Пожалуйста, раз такая слабонервная. Я все сказал.
Нина вдруг напряглась, прислушалась.
— Твоя мама возвращается. Прощай, Юстас.
— Прощай, Нина.
Юстас остался стоять внизу. Руку с обмотанным пальцем засунул в карман и не спеша вернулся к своей сумке с нехитрыми пожитками.
Мать сопровождала Вилунене. На этот раз в ее глазах Юстас ясно разглядел жалость, сочувствие, понимание и оторопел.
— Ну вот, Юстас... Пришло время нам расстаться... Жалко, что не успел сфотографироваться с мальчиками из палаты. Может, не станешь поминать плохим словом санаторий, а? — Узкие губы Вилунене болезненно дрогнули.
— Санаторий буду помнить долго,— ответил Юстас, глядя себе под ноги.
— Я сбегаю в столовую,— засуетилась Вилунене.— Ведь вам надо перекусить перед дорогой.
— Нет, нет,— поспешно запротестовал Юстас, вмиг представив, как они с матерью что-то грызут в пустой столовой.— Поедим в привокзальном буфете. Правда, мама?
Вилунене печально развела руками:
— Ну что ж... Только я надеюсь, Юстас, ты не держишь камень за пазухой...
Собрав все свое мужество и волю, движимый сознанием, что это обязательно, немного запинаясь, Юстас выпалил:
— Я давно хотел попросить у вас прощения... Не очень понимаю, за что, но действительно хотел. Только все не выходило, потому что... вы страшно рассердились. Извините, если обидел вас...
— Видишь как...— будто что-то обдумывая, промолвила Вилунене.— Может, мы оба должны были друг перед другом извиниться. Однако не нужно. Желаю тебе счастья, Юстас. И прежде всего — здоровья.
Вилунене протянула руку на прощание, Юстас осторожно пожал ладонь воспитательницы.
— Спасибо. Всего хорошего.— Он взглянул на мать, словно поторапливая ее. Мать еще раз кивнула Вилунене и вышла следом за Юстасом на улицу.
Любопытно, какой педагогический турнир они организовали, мысленно хмыкнул мальчик. Выглядит все как какие-то соревнования, а ни одна не понимает, что происходит на самом деле. Шагая по дорожке через, двор санатория, Юстас хотел остановиться и обернуться на окна второго этажа, потому что не сомневался, что увидит нежную размытость Нининого лица в ореоле золотистых волос, однако чувствовал за спиной дыхание матери и удержался.
Выйдя на улицу, мать поравнялась с ним и произнесла:
— Ты правильно поступил, Юстас.
Возможно, и правильно, апатично подумал он. А может, и не следовало так. Только разве обязательно каждый его поступок тут же оценивать?
— Почему ты молчишь? — обеспокоено спросила мать.
— А что я должен говорить? — съежился Юстас.
В привокзальном буфете он хотел отказаться от
сосисок и чая, но ему пришло в голову, что обидит этим мать. Вяло жуя, опять подумал, что с ним происходят странные вещи. Чем более отдаляется от санатория, тем сильнее нарастает равнодушие ко всему. Интересно, заметила ли мать? Конечно, рано или поздно заметит и, чего доброго, примется думать, будто нарочно притворяется таким, из глупой мести.
— Смотрю на тебя и думаю,— словно издалека приплыл материнский голос,— станешь ли таким, как прежде...
Безусловно, нет, угрюмо решил Юстас, неужели сама не понимает. Так можно спрашивать у малышей —
а слушаться ты будешь, учиться прилежно будешь?..
— Откуда я знаю?
Ответил тихо и мягко, но, подняв голову от стакана с тепловатым чаем, увидел в глазах матери безмерный испуг.
Сквозь запыленное окно буфета тянулись по другую сторону рельсов высокие застывшие сосны, все будто в комочках сверкающей ваты; их величественный покой красноречивей всяких слов свидетельствовал о безвозвратной разлуке со всем, что приносит радость и ощущение полноты жизни в этом странном и таком расчудесном месте, именуемом детским санаторием. Кто-то бесцеремонно вторгся в его потаенные, не изведанные до сих пор переживания, пригасил, опутал сомнениями их с Ниной робко пробивающиеся чувства, поторопился предопределить конец их дружбы. Это было словно какое-то осложнение после болезни, которое выводит из терпения и которое совершенно ненужно, его следовало тотчас подавить, стереть из их с Ниной памяти. Нет, он никогда не будет грубым с матерью, хотя почти не сомневался, что никогда больше не испытает такой радости и сумасшедшего счастья, какие испытал. Мать сама толком не понимает, что она и все женщины из санатория у него отняли.
Он еще не проиграл окончательно.
Еще остаются письма.
Сбавив скорость, мимо станции прополз длинный состав по первому пути. Наглухо закрытые вагоны ржавого цвета апатично постукивали на стыках рельсов, слегка колебля пол в буфете, погнутую алюминиевую ложечку в стакане с чаем.
«Здравствуй, мама! Телефон, мне кажется, придуман для того, чтобы можно было утаить свои мысли и чувства. Поэтому опять пишу тебе.
Когда навещал тебя в последний раз, помнится, неудачно пошутил по поводу одной женщины, любительницы вязать и кататься на каруселях. Ты не забыла, наверное? Хочу сказать тебе, что такая женщина существует на самом деле. Не в воображении, а в жизни. Это очень открытый, простой и славный человек. И, к сожалению, довольно несчастный. У нее двое детей (мальчик и девочка) и пьяница муж, с которым
никак не может развестись из-за извечной женской жалости. Этот негодяй все дни напролет проводит с собутыльниками, потягивая пиво или балуясь шампанским, а мучиться, страдать должен хороший человек, труженик, Наверное, всегда так бывает. Только удивляюсь, как она до сих пор может спокойно выполнять свою скромную работу, растить детей, не чувствуя себя обойденной или искалеченной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65