Прошло полгода, и, к великому своему удивлению, увидел, что и план мы выполнили, и люди не разбежались. Все ждал, когда же в конце концов назначат настоящего начальника, но оказывается, все вокруг и думать забыли про это... Перестали ломать голову...
Вот как все было, мама. Скорее всего, виноват мой рост, а не какие-то там особые способности. Сама знаешь, я в достаточной мере педант, колючий по натуре; кроме того, видно, сейчас модно выдвигать молодых... Минул целый год, а я до сих пор толком не знаю, что хорошего совершил за это время. Знаю только одно — если будешь верить в меня, как прежде, тогда все будет замечательно.
Твой Юстас»
Когда я вошел в приемную, секретарь директора Марите бросила на меня взгляд, в котором сквозила насмешка. Она нередко подтрунивала надо мной из-за холостяцкой моей жизни, сама статная, хорошо сложена, правда, слишком уж правильными были черты лица и в глазах застыло кукольное выражение — так и веяло прохладой.
— Я без вызова, Мария,— предупредил,— всего на пару минут.
— Он приказал тебя не пускать без вызова,— Марите сумрачно улыбнулась.— Кажется, о тебя просто- напросто боится. Хочет поберечь здоровье.
Сразу припомнилось последнее с ним столкновение, когда директор, вопреки моему мнению, перевел двоих рабочих с участка заготовок в цех прессовки. Я собирался гнать их с завода как закоренелых симулянтов и известных выпивок. Но Папаша их пожалел. Вот тогда я и примчался к нему, раскаленный, словно термическая печь: «Раз мое мнение ничего не значит и никого не интересует, следовательно, я здесь не нужен!» — «Нельзя бросаться людьми, Каткус,— попытался сдержать мой пыл Папаша.— Такого права тебе никто не давал».— «Ладно, пускай они теперь отравляют воздух в прессовочном цехе,— не унимался я,— даю слово: они там не протянут и полгода».
Я оказался прав. Спустя месяц оба перебежчика один за другим попали в вытрезвитель и все равно были вынуждены уйти с завода. Однако, судя по всему, именно после этого инцидента Папаша и приказал секретарше не пускать меня в кабинет вызова.
— Дело очень важное, Мария,— трагическим голосом произнес я.— Не могу дожидаться, пока он сам вызовет меня для снятия скальпа. Директор один?
— Один,— ответила Марите.— Но я обязана строго выполнять его указания.
— Пресвятая дева Мария,— старался я произвести впечатление,— если ты даже загородишь дверь столом, стулом, сейфом, а сверху усядешься собственной персоной, все равно войду. Так что ступай и доложи, Каткус ломится в кабинет силой, у него дело государственной важности.
Секретарь ушла, а через минуту вернулась и кивком головы указала на приоткрытую дверь — дескать, иди уж, что с тобой делать.
— Так что там за дело государственной важности? — негромко, холодным тоном осведомился Папаша после того, как я вежливо с ним поздоровался.
Антанас Золубас, генеральный директор завода, был коренастый, невысокий мужчина, под шестьдесят, который управлял здешним предприятием со дня его основания. С коротко подстриженными седыми уси-нами, с внимательным, изучающим взглядом прижмуренных глаз, он скорее походил на крестьянина, владельца какой-нибудь усадьбы, чем на солидного руководителя крупного завода. Зимой и осенью ходил в приплюснутой коричневой кепке, летом менял ее на полотняную фуражку. Из-за этих головных уборов к нему и пристало прозвище — Папаша.
— Уважаемый товарищ директор— просительно заговорил я,— дело действительно важное. Ознакомился я с планами моего цеха на будущий год, и стало ясно, плана годового нам не вытянуть. Нас ждет полный крах.
— Специально для тебя план занижать не будем,— твердо произнес директор.— Голова у тебя молодая, горячая, думай, пока есть время.
Директор потянулся за очками, взял их со стола, и в задумчивости принялся сгибать и разгибать дужки оправы, все это проделывал, на меня не глядя. Я хорошо знал: нет хуже признака, чем этот, когда Папаша не смотрит на собеседника и занимается очками. Поэтому молча выжидал.
— Послушайте, Каткус,— директор перешел на «вы».— Может, объясните, на что надеялись, когда шли сюда начальником цеха? Каковы были планы, чего стремились достичь? Насколько припоминаю, согласились занять место начальника цеха вовсе не из карьеристских соображений.
Сказано это было вялым, неторопливым тоном, так обычно разговаривают с безнадежными, вышедшими из доверия людьми; внезапно я почувствовал, как по телу разлился жар. Стыд и унижение обрушились, словно электрический разряд. Хотелось вскочить и запальчиво прокричать о тех днях, когда торчал на заводе по десять часов, поскольку в этом была необходимость, прокричать о своих «производственных» снах по ночам, наконец, напомнить и о похвальных словах, которые довелось услышать из его уст после того, как цех начал ритмично работать. Но вдруг сознание пронзила простая и ясная мысль: так и должно быть, когда положение меняется в худшую сторону, о прошлых заслугах забывают. И совсем уж не по-мужски взывать к тому, что было.
—: Постараюсь объяснить,— спокойно ответил я.— Короче говоря, моя цель — создать такую организацию труда и такую технологию, при которых мой цех в течение недели смог бы производить любой новый штамп или пресс-форму, включая сюда и срок для подготовки чертежей. Я хотел из этих плохо организованных инструментальщиков-виртуозов создать единый цех с хорошо налаженным управлением. Чтобы в нем прижились новейшая технология производства и культура управления. Чтобы технологию диктовали инженеры, а не рабочие. Чтобы не существовало профессиональных тайн и не надо было заискивать перед спецами, чтобы именно инженеры устанавливали порядок операций, их последовательность и важность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65