Сидят, чубуками пыхтят. Разговорился я с одним крестьянином, он тут пять овец купил.
— С малолетства я на этих ярмарках бываю,— говорит,— ни разу не видывал, чтоб столько скотины пригоняли на продажу. Ты глянь на этих дерсимцев! И не торгуются вовсе, с рук сбыл — и ладно. Неспроста это. Не иначе как сейиды на песке гадали, на козий хвост смотрели и предсказали падеж скота зимой. Вот хозяева и гонят его за бесценок: две-три монетки в кармане все лучше дохлой овцы в хлеву.
Стал я на ярмарке колокольчики для скотины подыскивать — все не то. Эх, захирело мое ремесло с той поры, как я его бросил! Хожу по рядам, то у одного мастера приценюсь, то у другого. Запах меди мне в нос шибанул, память защекотал, руки по делу зачесались. Вот думаю, окрепнем малость, встанем на ноги — куплю я себе новый литейный прибор, примусь опять за колокольчики. Глядишь, и деньжата заведутся, веселей на душе будет, вся деревня от моего ремесла радостью зазвенит.
Не приглянулись мне тамошние колокольцы — набрал я вместо них для скотины цветных бус. Глянет на них Джемо и душой просветлеет. Стал я для нее самой бусы подбирать. Вспомнил Коралловый омут, взял ей нитку красных кораллов.
Пригнал скотину домой, Джемо как увидала —руками всплеснула.
— Это все наше?
— Твое, газель моя, все твое! Счастье нам с тобой подвалило (убереги, всевышний, наше добро от сглаза!). Пошел я на ярмарку тебе коз приглядеть, а там скотина, считай, задарма идет. Вот я и выгадал тебе двух коз, трех овец да еще верблюдицу. Ну что, рада?
А ее и спрашивать не надо, по лицу видать: рада без памяти. Одну овечку обнимет, другую приласкает, в морды их целует. И соседи собрались на покупку поглазеть, доброе слово сказать. Овец по шерсти треплют, головами кивают, у верблюдицы вымя щупают: «Добрая скотина! Молоком тебя зальет (как бы не сглазить)!»
Стала Джемо скотине клички давать, все больше цветами нарекает. Одна коза с атласной шерстью ей особо полюбилась. Никак ей Джемо кличку красоте под стать не подберет. Под конец в глаза козе поглядела и говорит:
— Глаза у нее что кораллы сверкают! Назову ее Коралл.— Сымает со своих волос один колокольчик, вешает козе на шею.
— Э-э! Нет, курбан! — говорю.— Те колокольчики про тебя одну!
И достаю из сумы бусы.
— Ты на скотину пока вот это повесь, а там, глядишь, я и колокольчики всем отолью.
Увидела Джемо в моих руках пакетики с бусами — глаза у нее разгорелись. Где да как я собираюсь колокольчики отливать —уж и не спрашивает, в пакетики вцепилась. Как пошла вынимать бусы, одну нитку за другой —то зеленые, то голубые, то красные — только ахает от радости. Сперва бусы на себя нацепит, после на скотину. Красные бусы своей новой любимице— козе на шею повесила. Поцеловала ее между рогов.
— Ну как, идут ей бусы? —спрашивает.
— Султанша твоя коза! А ты поди глянь, что мы тебе самой на шею повесим! —И из-за пазухи коралловые бусы достаю. Что матери к лицу, то и дочери пойдет.
Бросилась она мне на шею.
— Ах, курбан! Точь-в-точь как у матери!
Надел я ей на шею ожерелье своей рукой. Пошла, подругам показалась —те головами закивали, красивое, мол.
Джано к нам подошел. Смотрит на Джемо и молчит. Словно у него в горле кость застряла. Сказать что-то силится, да не может, губы дрожат, не слушаются старика. Прижал дочку к своей груди, по бороде слеза катится. Вздохнул тяжело.
— Почудилось мне: мать твоя ожила, передо мной стоит. Вся ты в мать уродилась, да пошлет тебе небо иную судьбу!
Скотинка, что я купил, вся тяжелая оказалась. Только верблюдица — Фиалкой ее Джемо нарекла — яловкой была. Дерсимец, у которого я ее сторговал, говорил: молода еще. Дядя Вело ей крестец прощупал.
— Дерсимцы своих девок в десять лет продают,— говорит,— а животину в поре к самцу подпустить им жалко! Верблюдице твоей лет пятнадцать. Ты глянь, как она глазные белки выкатывает, воздух ноздрями втягивает —самца ищет. Коли времени не упустишь, к весне жди приплода.
Сговорились мы с Джемо свозить свою Фиалку на случку в стадо деревни Карга Дюзю. Джемо мне и говорит:
— Давай сперва святым мощам поклонимся. Тут неподалеку есть гробница святого старца Вейсела Ка-рани . Надобно к ней пойти помолиться.
— Зачем?
— Как зачем? Он нам приплод пошлет. Надо только жертву ему принести, из святого источника воды напиться и с собой воды на три дня набрать.
— Да полно тебе, курбан! Путь неблизкий, два дня эта затея займет, маета одна.
— Не беда, ради прибавления в нашем стаде и помаяться не грех.
Тут дошло до меня, что она про стадо наше для отвода глаз толкует. Не за верблюдицу, за себя хочет она у старца милости просить. Давно она туда сходить собиралась, только из гордости молчала, а может, и бабьих злых языков страшилась.
— Что ж,— говорю,— как знаешь! Отчего бы и не сходить?
Вот отсеялись, снарядились мы с ней в путь. В дороге Джемо не охнула ни разу, не пожаловалась ни на что. Со мной не разговаривала, все молитвы себе под нос бормотала.
До гробницы добрались только к вечеру. У входа паломников видимо-невидимо. Двор крепким забором обнесен, стены гробницы узорами, арабской вязью изукрашены. Под ними недужные, бесплодные, слабоумные притулились. Кто сидит, кто лежит. Перед расписной дверью, что в гробницу ведет,— источник. Подставили мы ладони под струю, напились всласть.
Открыл служитель большим ключом двери в гробницу, подхватили мы в руки свои бабуши, босиком за ним следом идем. Внутри пол коврами устлан. И тут на стенах узоры, стихи из Корана. Входим во вторую дверь. Впереди — решетки из железных прутьев, за ней могильная плита, покрытая шелковым зеленым кафтаном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52