Помчался я обратно к обозу. Обступил меня народ, смотрят с испугом.
— Что там за юрты?
Ударил я кулачищами себя в грудь и говорю с гордостью:
— Это военные палатки. Подполковник Фахри для нас порадел. Вот какой он человек! Не допустит его душа, чтоб малые ребята под открытым небом спали. Поутру он и сам сюда прибудет, бумаги на эту землю нам привезет.
— Да продлятся его дни! Тыщу лет жизни его матери, коли жива; а коли нету в живых, пусть земля ей будет пухом!
Дядя Вело рот разинул. Смотрит на широкие поля, на пастбища, глазами моргает, обалдел совсем.
— Скажи-ка,— говорит,— весь этот выгон наш будет?
— А чей же, дядя Вело! Ясное дело, наш! Фахри-бей и палатки нам строит.
Закачал он головой:
— Убей меня, не поверю. Земле — конца-края не видать, и никакого тебе аги!
Расхохотался я:
— Вот завтра подполковник Фахри даст тебе в руки бумагу, тогда поверишь.
— Клянусь, не поверю! Пусть хоть сам падишах фирман пришлет! Где это видано, чтоб такое пастбище насовсем ничейным рабам отдавали!
Джано в наш разговор вмешался:
— Послушай, Вело! Еще услышу от тебя: «Ничейные рабы»,— тут же челюсть набок сворочу. Понял?
— Молчу, Джано! Джано ноздри раздул.
— И не скули, не порть нам игру, а то раскаемся, что забрали тебя с собой. Дитя малое и то из рук куска хлеба не выпустит. А нам кряхтеть да молча смотреть, как за нашим добром рука тянется? Как бы не так! Раб ты, до смерти забитый, запуганный, оттого и воли боишься! Человечья жизнь тебе и во сне не снилась, вот ты и трясешься со страху. Ну, да ладно! Свою землю руками пощупаешь — потверже станешь. Земля и сухой росток оживит, труса в джигита оборотит.
Молчит дядя Вело. Джано спохватился.
— Э-э! Да что ж мы стоим! Айда в лощину, солдатам пособить надобно!
Вывели мы весь обоз в лощину. Одни взялись вместе мулов разгружать, тюки таскать, другие палатками занялись. Ребята малые со скотиной на лугу резвятся: скачут, кувыркаются, чехарду затеяли — раздолье им здесь, и только!
Все палатки затемно разбили, на семью по палатке. Женщины тут же взялись стряпать базлама У. Староста велел козленка заколоть, солдат угостить. Дже-мо взялась его на вертеле жарить.
Джано кликнул мужчин — землянки поглядеть, покуда ужин собирается. Пощупали стены — стены добротные, изнутри плетнями подперты. Сами землянки просторные, любой семье места хватит. У Джемши-до уж на что большая семья: мать, сестра увечная, две жены, шестеро детей — и то говорит:
— Не землянки, а крепости! Мое войско и то в любой разместится.
Ужинать уселись в один круг. Смех, шутки так и сыплются. Берет староста голову козленка, Джано подает:
— Что, джигит, зубы твои еще не притупились? Ходил по деревне слух, будто челюсти у Джано
крепче волчьих. Смотрим, и вправду, в один присест схрустал всю голову вместе с костями. Смеху тут поднялось! Развеселился народ. А Джано и говорит:
— Когда молодой был, зубы у меня еще острее были. Коровьи головы, как муку, уминал.
После ужина Джемо вынесла мне зурну, один парень давул в руки взял — пустились все в пляс, так что горы застонали. И солдаты, на нас глядя, разошлись. Двое, что из-под Эрзрума, кричат мне:
— Сыграй-ка нам «Красивый браслет», мы тоже отпляшем.
Сыграл я им. Оттопотали — только гром от каблуков.
Так за шутками, за плясками мы свой первый вечер на новом месте и скоротали. Даже дядя Вело ожил. Я сам слышал, как он бормотал про себя: «Пошли нам, творец, поболе таких дней!»
Поздно ночью усталый народ спать повалил. Джано говорит:
— Надобно двух молодцов с ружьями на дозор выставить. А то захрапим, а Сорик-оглу тут как тут: налетит, скот угонит. Недаром говорят: вода спит, враг не спит.
Ефрейтор хлопнул его по плечу.
— Что ты, брат! Кто рискнет на военный лагерь напасть! Иди спи спокойно!
Не стал Джано спорить с ефрейтором.
— Твоя правда, ефрейтор. После пирушки у меня мозги набекрень.
Ушли солдаты спать, а Джано потихоньку кизнул Джаферо и Рустему, чтоб с ним в дозор собирались. Взяли они ружья, залегли у землянок, до утра караулили. Однако ночь прошла тихо.
Перед сном мне Джемо шепчет: — Что в первую ночь на новом кочевье загадаешь, то и сбудется. Поцеловал я ее.
— Приказывай, чего для тебя загадать. Прижалась она ко мне.
— Кров у нас теперь есть, а детишек все нету.— И накрыла мой рот своими горячими губами.
Как сказал ефрейтор, так и получилось: подполковник Фахри приехал к обеду. С давулом и зурной, с барашком жертвенным отправились мы всей ватагой ему навстречу. Смотрим — скачут к нам, вздымая пыль клубами, пять конников. Ефрейтор руку ко лбу козырьком приложил.
— Командир едет! — говорит.
Джано дал сигнал—давул загрохал, я щеки надул что было силы, на зурне запиликал.
Подъезжает Фахри-бей, с ним два солдата и двое в штатском: секретарь из уездной конторы и чиновник по лесным делам. Подполковник коня осадил, оркестр наш замолк.
— Здравствуйте, свободные крестьяне! — кричит. Я набрал в рот воздуха и рявкнул, как в армии учили:
— Здравия желаю!
И крестьяне, на меня глядя, дружно гаркнули:
— 3-д-рр-авия желаю!
— Зачем вы такую торжественную встречу устроили?
— Ради тебя и помереть не жалко,— говорит Джано.
И с этими словами кинулся ему сапоги целовать. После него и мы все к его пыльному сапогу приложились. Староста подтащил прямо к конским копытам жертвенного барашка. Бисмиллах! Сверкнул в воздухе нож, брызнула кровь в честь именитого гостя. Тут и ефрейтор вышел вперед, докладывает командиру:
— Задание выполнено, происшествий нет.
Прибыли мы все вместе в наш лагерь. Женщины из землянок вышли, в ноги командиру повалились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52