Она только и умела, что качамак в котелке замешивать...
Вздохнул.
— Коли справишь наше дело, как надобно, всю деревню выручишь. Сам посуди! Я Сорику-аге сам веревкой руки связывал, а у отродья его в рабах буду! Разве можно такое стерпеть? Да ни одна душа в нашей деревне этого не стерпит, скажу я тебе. Бросят люди насиженные места, пойдут по свету горе мыкать. А кто их приютит? Беженцев пригреть — своим рабам дурной пример показать. Одно им остается — стать бродягами нищими.
Тут Джемо гёзлеме на блюде подает.
— Отведай бабо, как твоя дочка стряпает.
Погладил ее отец по спине:
— Должно быть, сладкие, как и ты сама. Откусил, пожевал, глаза зажмурил,
— Ну и сладки! Чистый мед, а не гёзлеме! Я у Джано спрашиваю потихоньку:
— А с чего это Сорик-оглу на вашу деревню зарится? За отца отомстить?
Джано не сразу ответил. Прожевал свой кусок, повернулся ко мне и говорит:
— И за отца и за Джемо. Он ведь у меня ее торговал, да не выгорело у него. А как агой станет, торговаться уже с нами не будет. Захотел — убил своего раба, захотел — повесил. Захотел — жену у мужа отнял. Одного его звериная душа хочет: силу свою над нами показать.
Заскрипел я зубами.
— Сам Азраил у меня Джемо из рук не вырвет,— говорю,— я ему живо хвоста накручу.
— Да не-е! До тебя его лапища не дотянется, ты не из Карга Дюзю. Он на нашей шкуре отыграется. Втемяшится ему в башку отбить Джемо, нас же и пошлет к тебе, накажет нам вернуть девку в Карга Дюзю. Хитростью ли, уговорами ли, а чтоб привели ее, скажет, ко мне, и весь разговор.
Вытер Джано руки о полотенце, стал набивать свой чубук табаком:
— Вот с чего душа моя изводится, сынок. Страшнее той беды и не помыслишь. Отвести ее от нас путь один: не дать разбойнику над нами верх забрать.
— Аллах милостив, я в городе все улажу.
Успокоил я, как мог, старика. Спать легли до времени, чтоб назавтра спозаранку в дорогу снарядиться. Обнял я Джемо.
— Газель моя ненаглядная,— говорю,— куропатка нежная! Расставанье с тобой камнем на сердце легло. На три дня тебя оставляю, а душа болит, словно на три года. Хоть и при отцовском очаге остаешься, все мне неспокойно. А ну как Сорик-оглу сюда нагрянет!
Прижалась ко мне Джемо, голову мне на грудь положила.
— Не трави себе душу понапрасну, курбан,— говорит.— Знай, пока жива буду, никто, кроме тебя, ко мне не притронется. Всякому, кто на меня глаз положит, сама глаза выцарапаю, а сил не станет, себя на месте прикончу. У меня за пазухой твой кинжал лежит. Я его, из дома уходя, прихватила...
Джано растолкал меня до петухов.
— Поспешай, староста уже ждет!
Вскочил я, оделся. Джемо сладко спала, не решился я ее будить, только губами к щеке ее притронулся.
Оружие — за пояс, суму с едой — за плечи и пошел. На дворе уж две лошади стоят, староста их привел. С Джано обнялись крепко.
— Оставляю Джемо под твою защиту, бабо!
— О том пусть твоя голова не болит! Сорик-оглу нас голыми руками не возьмет. Мы и отцу его ручищи скручивали, а с ним уж управимся. Ну, пошли вам всевышний благополучия!
Вскочили мы на лошадей, тронули поводья. Джано нам вслед кричит:
— Через ущелье Чакал езжайте! Там, в низинке, вас никто не высмотрит!
Так мы и сделали, повернули лошадей на ущелье Чакал.
Приезжаем в город. В городе первое дело — своих знакомых разыскать. Толкнулся к начальнику отдела, что меня в армию посылал,— на его месте уж другой офицер сидит. Не стали мы с ним толковать, пошли к писарю в отделе регистрации. Как глянул он
на меня, враз признал, шельмец, по-курдски со мной поздоровался.
— Что пороги обиваешь? — говорит.—- Или метрику потерял?
— Нет, ага, не потерял,— отвечаю.— Другая у нас беда.
И рассказал ему все как есть, без утайки.
— Нам,— говорю,— только узнать, как там у вас в купчей прописано. Кто в деревне Карга Дюзю хозяин: сын шейха Махмуда или Сорик-оглу. Нету у нас в городе своих людей, один ты. Вот и всем миром бьем тебе челом: пособи нам, сделай такую милость.
И протягиваю ему золотой. Тут глаза у него враз повеселели.
— Что ж,— говорит.— В отделе купчих у меня свой человек есть. Он мне что брат родной. Вместе пьем, вместе едим. От него ни в чем отказу не будет. Вы тут погодите, а я добегу до него. Авось ваше дельце и обделаю.
Сели мы со старостой, ждем. Час-другой проходит, от нашего благодетеля ни слуху ни духу. Наконец вваливается. Весь в поту, вид прибитый.
— Мудреное ваше дело. Сам черт не разберется. Нашими силенками его не распутать, судом пахнет. Один сын шейха Махмуда может его решить.
Тут погремел я золотом в кармане. Глядишь, этот звон его на другой лад настроит.
— Всякое дело можно решить, ага,— говорю.— И из нашего положения выход найдется.
Отер он пот с лица, смотрит на меня с прищуром.
— Да что ты смыслишь в деньгах? — говорит.— Ты рассчитал, чтоб колесо твою мельницу вертело, и точка. А что Сорик-оглу по своим деньгам рассчитал, тебе и в голову не взбредет!
Потом помягчел малость.
— Ты послушай меня. Зря деньгами направо-налево не сори. Не такие это двери, чтоб десятком золотых их отворить. А если кто возьмется, тому не верь, обманет. По документам выходит, что продал сын шейха Махмуда вашу деревню Сорику-оглу, да еще расписку ему в том дал. Продавал не продавал, таких слов в расписке нету. Зато указаны границы
его владений. Вот ты говоришь, ваша граница проходит позади мельницы и по речке Куручай. А в его расписке указано, что граница проходит на восток от мельницы и по речке Каратай. А коли этому верить, то и деревня ваша, и мельница относится к владениям Сорика-оглу. Может, там что и подделано, да поди разберись. Старые-то списки уж в архив сданы, к ним доступа нету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52