Когда же все-таки он был направлен на дежурство в штаб полка, его уже через час отозвали и заменили другим. Почему - осталось загадкой. Но в один прекрасный день ему все стало ясно. Он должен был отнести какой-то пакет полковнику. Тот был как раз слегка навеселе, пригласил Риухкранда зайти, предложил выпить, а затем вдруг спросил, не заметил ли тот особого отношения к себе.
— Да, кое-что заметил, — ответил Риухкранд.
— Вы, конечно, догадываетесь, в чем дело?
Риухкранд пожал плечами.
Полковника считали жестким, суровым человеком, его боялись, но, как видно, вино смягчило его сердце. Своими серыми глазами он уставился на Риухкранда и сказал:
— Знаете, я сам был когда-то учителем. Значит, мы с вами в некотором роде коллеги. За ваше здоровье! Й как коллега я вам скажу: смотрите чтобы шкафчик
у вас был чистым. Понимаете? Могут случайно заглянуть... И если там найдется какая-либо бумажка, ну, сами знаете... — И добавил шепотом: — Нам известно, что вы в семинарии справляли день рождения Маркса, иногда демонстративно носили в петлице красные гвоздики, а когда служили учителем в Лянемаа, организовывали там коммунистические ячейки...
Лицо Риухкранда выразило удивление. Правда, что они в семинарии тайно отмечали день рождения Маркса и читали «Коммунистический манифест», но никаких ячеек он не организовывал, тем более в Лянемаа, где он никогда и не жил.
— Нет, не возражайте. Все известно, до мельчайших подробностей. Перед другими можете отрицать все, это меня не касается. Я только хотел предостеречь вас. Если вздумаете здесь предпринять что-нибудь подобное, то знайте, что пощады не будет. Если попадетесь, я сам схвачу вас за шиворот, точно котенка. Коллеги или не коллеги, но на снисхождение не надейтесь. Именно потому, что вы не обратили внимания на мое предостережение. Понимаете? Но о нашем разговоре никому ни слова!
Вскоре всех «новичков» со средним образованием послали на курсы офицеров запаса.
Стать офицером буржуазной армии — эта перспектива ни в какой мере не привлекала Риухкранда. Но делать было нечего: раз ты в списке, должен идти.
В 'приемной комиссии Риухкранд впервые увидел теперешнего начальника штаба. Тот обратился к нему с любезной улыбкой:
— Риухкранд? Судя по фамилии, вы родом из Саарема, как и я? Риухкранды приходятся мне даже дальней родней.
— Отец мой был уроженцем Саарема, а я нет, - ответил Риухкранд.
— Значит, отец ваш умер?
— Так точно.
— Когда?
, - Он погиб пятнадцать лет тому назад.
— Вы говорите, погиб?
— Так точно, он получил пулю в спину.
Прищурившись, генерал-майор взглянул на Риухкранда:
— Может быть, он заслужил эту пулю?
Риухкранд почувствовал, как кровь прилила к его щекам. Он повторил:
— Мой отец получил пулю в спину.
— Что вы этим хотите сказать? Или он должен был получить пулю в грудь? Возможно, что так и следовало поступить с ним. Ведь он был государственным преступником.
Риухкранду пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы промолчать.
— Вы хотите сказать, что мы должны были позволить разгуливать по стране участнику декабрьского мятежа ? Ну, отвечайте же!
— На такие вопросы я не отвечаю! — сказал Риухкранд, гордо подняв голову.
— Ах так?
— Я не дам себя спровоцировать!
— Ну, господа офицеры, что скажете? Не правда ли, герой? Ему впору стоять перед военным судом, а лезет в военное училище. Как мы с ним решим, а?
— Я не лез в военное училище.
— Молчать! И зарубите у себя на носу, что выше капрала вам никогда не подняться!
— Благодарю вас, господин генерал! — с чувством облегчения, почти весело сказал Риухкранд.
— Ч-то-о?.. Кругом марш! Назад в полк! Мы еще посмотрим.
После этого случая Риухкранд остался в полку единственным рядовым со средним образованием. По своей наивности он надеялся попасть хоть в канцелярию, поскольку там освободилось место писаря. Но нет, писарем назначили человека совсем слабого в грамоте. А Пауля больше ни разу не назначали на дежурство или в караульную службу, зато часто посылали на черную работу: чистить картошку, носить воду и дрова, убирать нужники.
Риухкранд знал кое-что о начальнике штаба войск, вылезшем сейчас из машины. Знал, что в дни немецкой оккупации 1918 года этот человек, тогда подполковник, командир дивизии, усердно отправлял в Секендорфские лагеря для пленных тех военнослужащих, которых подозревали в сочувствии к коммунистам. Все кресты и медали на его груди получены за двадцатилетнюю борьбу против коммунистов, а некоторые из наград, возможно, достались ему этой весной в Берлине, куда он ездил на пятидесятилетие Гитлера...
«Начальство? Нет, враг! Тысячу раз враг, готовый теперь предать весь народ и отдать его в руки Гитлера!» — с ненавистью подумал Риухкранд.
Рядом с начальником штаба стоит генерал в немецком мундире, в фуражке с необычайно высокой тульей, в сапогах, сверкающих, как зеркало, с тонкой, точно тросточка, саблей на боку. Протерев носовым платком монокль, он зажимает его в глазницу, неимоверно растягивая при этом рот, около которого лежат две глубокие складки.
Впереди — два генерала, один толстый, другой сухопарый, позади — свита, — так подходят гости, старательно соблюдая шаг, к главному зданию, где навстречу выбегает веснушчатый, красный от волнения капитан. Замерев на месте и щелкнув каблуками, он рапортует. Рука у пришедших поднимается к уху — медленно или быстро, энергично или вяло, в соответствии со званием и постом. Слова рапорта набегают одно на другое, голос прерывается на высокой ноте. Дежурный офицер кончает рапорт на полуслове и отскакивает в сторону, чтобы дать дорогу гостям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139