Почему ее не слышно, почему она не напевает, как обычно, не бормочет что-то себе под нос?
Фируза вышла во двор и позвала бабушку. Ни звука. Заглянула в кухоньку, в сарай — нигде нет, выглянула на улицу. Подумала немножко и толкнулась в калитку к соседям — во двор ткача Гуломали. Тут она увидела старуху. Дилором сидела на айване и разговаривала с соседкой. Она встретила внучку улыбкой:
— Что, проснулась и не нашла меня? Куда девалась — на небо улетела или сквозь землю провалилась? Нет, ягненочек, я еще жива и готова тебе служить. А пока ты спала, зашла соседей навестить.
Фируза поздоровалась с женой ткача и спросила, где дочка Зулейха, ее подруга.
— Подружка твоя пошла проведать отца в мастерскую. Вот уже три дня, как отец не приходит домой.
Фируза удивилась. Дилором встала.
— Ничего, не беспокойтесь — наверное, у него много работы перед праздником. Хозяину нужно больше товару, вот он и заставляет мастеров работать днем и ночью, не отпускает домой.
— Пусть бы так, но хоть бы зашел разок — сказал, мы бы и не беспокоились.
— Ну вот Зулейха побежала к нему, она все узнает,— промолвила Дилором и пошла к себе. У калиточки она оглянулась: — Вернется Зулейха — сообщите, что с отцом.
Старуха велела Фирузе заварить чай, и они сели завтракать. Потом Дилором сказала внучке, чтобы та шла в школу и не беспокоилась о ней, нынче она отдохнет хорошенько и завтра будет совсем здорова.
Фируза не хотела уходить. Бабушка настояла, девочка собрала книги, накинула паранджу и вышла из дому.
Старуха Дилором убрала посуду и только собиралась подмести комнату, как пришла Зулейха. Она сказала, что отец ее жив-здоров, только ему приходится работать. Дилором была права: по случаю наступающего праздника Курбан-бай потребовал много шелка от своих ткачей.
Зулейха отобрала у нее веник, подмела комнату и двор, собрала сор в уголок и ушла. Дилором помолилась, собралась прилечь, как кто-то постучал в ворота. Вошли две женщины, одна из них несла на голове поднос с угощением. Недоумевая, старуха поднялась навстречу незнакомым посетительницам. Они сняли паранджи и приветствовали хозяйку. Вошли в комнату, поставили поднос на пол и расцеловались с Дилором. Она сложила их паранджи в нишу и пригласила женщин сесть. Одна из них оказалась сестрой Бако-джана, лощителя тканей из квартала Бобониез, другая — известная в округе сваха, устроившая уже немало свадеб. Видно, они собрались идти сватать кого-то и зашли посоветоваться. Гостьи уселись и промолвили, как полагается:
— Где мы прошли, пусть беда не пройдет, пусть за нами праздник придет и да сбудутся все наши желания. Аминь!
После обычных расспросов о здоровье Дилором заглянула к соседям, позвала Зулейху и попросила ее поставить самовар.
— Моя Фируза ушла в школу,— извинилась она.— Когда внучки нет, мне помогает ее подружка.
— Фируза-джан уже, верно, совсем взрослая стала? спросила сестра Бако-джана.
— Еще бы! — отвечала за старуху сваха.— Я как-то видела ее, когда она шла в школу,— взрослая девушка, кровь с молоком. Дай ей бог долгой жизни и благополучия, пусть она будет счастлива, и вам дожить до исполнения ваших желаний!
Дилором произнесла «Аминь!», теперь она поняла, что целью их прихода была Фируза. На всякий случай сказала:
— Вы, милая, кого-нибудь другого приняли за Фирузу. Моя внучка еще совсем ребенок: и ростом мала, и худовата.
— Ну, зачем вы так говорите? — возразила сваха.— Мы пришли сватать Фирузу, раз пришло ее время!
Старуха улыбнулась и, помедлив, сказала:
— Слава богу! Дождалась и я этого дня, и ко мне пришли сваты. Пришли сваты к моей единственной, к зенице ока моего, и я дожила до этого дня. Но кто же этот отважный человек, что не испугался людских насмешек и осуждения, решил посвататься к внучке Дилором-каниз, к девушке низкого происхождения?
— Не говорите так, моя дорогая! — воскликнула сваха. Вы, хоть и невольница, да стоите больше иных хозяек!
Кто может с вами сравниться? Ни один праздник не обходится без вас в наших краях. И женщины и мужчины вас уважают, слушаются вас, все называют вас: дорогая! И ваша внучка всем на радость растет, проворная, ловкая, да и красавица стала, кто ее ни видит, всяк влюбляется.
— Мой брат Бако-джан,— вступила в разговор другая женщина,— Бако-джан, мой брат, влюбился в нее так пылко, словно у него не одно сердце, а сто сердец! Если, говорит, не исполнится мое желание, мне и жить на свете неохота! Ну, я ему сказала: потерпи немного, вот мы с тетушкой сходим сегодня к бабушке Дилором, попытаем счастья, послушаем, что скажет нам эта опытная, бывалая женщина, неужели она выпроводит нас с отказом и тебя обидит так, что тебе свет немил станет?
Хозяйка сидела, теребя соломинку из циновки, и молчала, раздумывая. А гостьи говорили и говорили, наперебой хвалили Фирузу, хвалили старуху, весь их род, превозносили жениха Бако-джана, его дом, лавку, его поля и сады, его молодое сердце. Они говорили, что Бако-джан еще не стар, сорок пять лет — самый хороший возраст для мужчины, почти молодость. У него, правда, уже есть жена, но она тихая и смирная, совсем бессловесное существо, и две дочки — они уже выросли, не нынче-завтра выйдут замуж и покинут дом отца. А если Фируза родит сына, ну тогда уж она будет полной хозяйкой в доме, все будет в ее распоряжении.
А Дилором все думала, что ей сказать этим людям, у которых не было ни стыда, ни совести. Они ведь считали, что если человек прожил почти всю жизнь свою — семьдесят два года из девяноста — среди рабов и бедняков, то он не разбирается в людях, поверит всему, что скажут, польстится на богатство и отдаст им свою единственную радость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139