...В один из таких вечеров, когда спасались станичники в казарме от скуки дома и от вьюги на улице, явился в станичное правление подвыпивший Архип Кречетов и подал писарю Скалкину какую-то замызганную бумажку, извлеченную из-за пазухи. Золотушный писарь, надев очки и придвинув к самому носу лампу, раза два пробежал бумажку глазами, а затем, удивленно посмотрев на Архипа, спросил:
— Ну, а что дальше, Кречетов?
— Не могу знать, восподин писарь,— растерянно и жалко улыбаясь, заговорил Архип Кречетов.
— Как, не могу знать? Зачем ты принес мне эту бумажку?
— А чтобы вы прочитали словесно.
Зачем же мне ее читать? Нам известно, что третий ТВОЙ младший сын, казак седьмого Сибирского полка, погиб смертью храбрых в боях под городом Ардаганом. Знаешь об этом и ты. Так в чем же дело?
Помолчав, недоуменно оглядевшись вокруг на притихших одностаничников, Архип сказал:
— Гумагу мне эту прочитать дома было некому, сам Я, как вам известно, восподин писарь, неграмотный. Вот и хотел, чтобы вы словесно мне огласили.
— Да чего же тут оглашать-то? Бумажка бумажкой. Тебе не впервые ее получать. И про тех двух твоих сыновей то же самое было написано. Сообщаю, дескать, нам, господин казак, что сын ваш такой-то погиб в боях смертью храбрых и так далее...
— Стало быть, все так же, как и про Митю с Васей было отписано? Все, стало быть, по форме?
— Так точно. Все по форме, Кречетов.
— Ага. Ну, благодарствую вас на этом,— сказал Архип таким тоном, словно и в самом деле его успокоило, что извещение о гибели сына написано строго по форме и что будто бы только это и волновало сейчас старика.
— Не понимаю, что ты чудишь. И благодарить меня вовсе не за что,— сказал с раздражением писарь, сунув измятую бумажонку в руки Архипа Кречетова.
— Да ить он же в хмелю. Вот и городит, не знаю што,— сказал, кивая на Архипа, фон-барон Пикушкин.
— Ты бы вот лучше пил поменьше, господин Кречетов,— строго сказал, осуждающе глядя на Архипа, до сего отмалчивавшийся станичный атаман Муганцев.
— Это так точно, восподин атаман. Выпивать-то, действительно, надо бы мне поменьше,— сказал с трезвой искренностью Архип Кречетов.
— Вот и именно. А почему же ты все-таки пьешь?— спросил тем же строгим тоном Муганцев.
— Не могу знать, восподин атаман. Душа, стало быть, не на месте...
— Ну, это не оправданье. Ведь ты присягу давал, что бросишь пить. И не один раз.
— Так точно — не единожды. И не я один. При наказном атамане, их высокопревосходительстве, мы таку присягу всем миром давали.
— А ты на мир не ссылайся. Тебе мир не розня. У тебя вот три сына погибли на фронте. А дома — еще семеро по лавкам. Кто их поить и кормить за тебя станет?
— Не могу знать, восподин атаман.
— Хорошее дело — не могу знать. Да ты што, не казак?
— Им считаюсь...
— Вот именно, только считаешься. Разве истинные казаки так себя ведут в такую годину? Вместо того чтобы собраться с духом, ты пьянствуешь. Совестно, совестно, Кречетов,— начал стыдить на миру Архипа станичный атаман.
И Архип, притихнув и протрезвев, отошел от стола и присел в задний угол, где было не слышно его и не видно.
Между тем Муганцев решил приступить к делу, ради которого он явился на этот станичный сход. Поднявшись из-за стола и взяв в правую руку свою булаву с серебряным набалдашником — это значило, что атаман будет говорить сейчас со станичниками не обыденным, а официальным языком, Муганцев сказал:
— Господа старики, объявляю вам, что в станице получена бумага из войсковой управы о том, что вверенная мне станица обязуется в двухнедельный срок доста-
вить на войско сто пятнадцать комплектов обмундирования и пятьдесят три строевых коня. Понятно, что все означенное обмундирование, а также и строевые кони должны быть закуплены за наличные деньги путем равномерного распределения необходимой для этой цели суммы по всем дворам.
Муганцев умолк. Он испытующе присмотрелся своими бесцветными глазами к безмолвствующим станичникам и трижды негромко стукнул зачем-то об пол своей булавой.
Всеобщее молчание длилось долго. Наконец кто-то из дальнего, плохо освещенного угла, где, как правило, сидели соколинцы, довольно громко сказал:
— Ничего себе — контрибуция!
И сию же секунду в казарме зазвучало сразу несколько голосов:
— Легко сказать — сто пятнадцать комплектов амуниции и пятьдесят три строевика!
— Ловко девки пляшут. Не успели наши послы до города Петрограда добраться, а тут нова награда нам выпала.
Скотопромышленник Боярский, выйдя на середину казармы, проговорил своим ласковым тенорком:
О чем разговор, братцы? Да ведь это же плевое дело — каких-нибудь семь целковых на двор.
— Для кого как!
- Кому, действительно, плюнуть да ногой растереть. А кому и последней коровешки лишиться.
— А если и коровешки нет?
— Тогда — петлю на шею.
— Фактура — петлю.
— Дожились, воспода станишники. Довоевались. Кирька Караулов, выпрямившись во весь свой гигантский рост, вдруг крикнул:
Л где наши сухари, воспода станишники? Пусть нам сейчас же станишный атаман докажет.
В чем дело? Какие опять сухари?— удивленно воскликнул Муганцев, и в самом деле не понимая, при чем здесь сухари.
Вот кидали, воспода станишники?! Он уж и про сухари забыл!- закричал злорадно и торжествующе Кирька.— Поняли? Целое божье лето по всей Горькой линии сухари для русского воинства сушили. А куды они делись? Если атаман не жалат ответить, отвечу я.
— Отвечай, отвечай, Киря!
— Режь правду в глаза, восподин станишник.
— Каку язву им в рот-то смотреть!— посыпались на Кирьку подбадривающие выкрики соколинцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153