никаких отрядов по борьбе с бандитизмом, никаких продотрядов, тихо, мирно, хорошо.. .
Л мамаевцев каждое утро будили пулеметные очереди, и дня не проходило, чтобы кого-нибудь не убили, не изувечили, не подожгли...
Врангеля отогнали в Крым, а тут, дома, было не легче. II самое страшное, что враг залез крестьянину в душу. Это более всего угнетало Ивася: если вооруженного врага можно уничтожить, разбить, то как просветить душу, как вернуть утраченные чувства?.. Он как-то ( казал об этом отцу, но Юхим Мусиевич равнодушно махнул рукой:
— Это не страшно...
— Как не страшно? Люди боятся красных отрядов, а банды не боятся! Кулацкой контрреволюции не боится!
— Это пройдет...
Ивась с возмущением вспомнил, как однажды красноармеец ударил Юхима Мусиевича, допытываясь у него, где банда.
— От своих не больно...— сказал отец, и это еще больше возмутило Ивася.
«Неужто и все крестьяне таковы?» — думал он, но не верилось, что это так, да и не у каждого крестьянина сын в Красной Армии.
— Время все излечит,— успокаивал отец сына.
— Время! Когда еще придет это время! — вздыхал Ивась.
Но время пришло скоро.
В конце лета через уезд из далекой Сибири прошла на врангелевский фронт пехотная дивизия. Один из полков проходил через Мамаевку, и тут произошло событие, поразившее всех. Красноармеец вошел в хату и спросил, нельзя ли купить молока, и женщина, к которой он обратился, вдруг заплакала.
—* Чего вы, тетя? — удивился боец.
— От радости! Купить! Молока! Да разве я тебе так не дам? Да ты только скажи мне по-людски, без крика, без мата, без угроз!
— Да -кто же имеет право требовать у вас молока? — удивился боец.
— Ох, дорогой ты мой! .. Погоди, принесу тебе из погреба холодненького.— Она налила парню молока, дала пирожков с творогом и все смотрела на него влюбленными глазами, то и дело смахивая слезы.— Пей, пей, голубчик... Не надо мне никаких денег, только скажи по-людски...
Ивася растрогала эта сцена, о которой говорило все село, но еще больше он был растроган и поражен, услышав, что таких сцен было в Мамаевке в тот день много. ..
— Ну вот и вернулась наша власть! — услышал как- то Карабутенко от незнакомого мужика.
Отец был прав — время сделало свое дело!
Одной встречи с настоящей частью Красной Армии оказалось довольно, чтобы мамаевская банда сильно уменьшилась. И не потому, что в результате схватки было много убитых. Изменились обстоятельства, изменилось настроение крестьян, и банда стала вновь такой, какой была сначала,— кулацкой.
Теперь Левченко уже не осмеливался появляться в селе днем, а когда наступила осень и опала листва, банда и вовсе исчезла.
Нойко при встречах ограничивался расспросами о здоровье членов семьи Ивася и старался не смотреть
юноше в глаза. А тому очень хотелось спросить, как чувствует себя «образец украинского интеллигента господин Левченко», но его учили не бить лежачего, и он только повторял слова, услышанные от мужика:
— Вот и вернулась наша власть!
— Да, да,— поспешно соглашался Нойко, пряча глаза.
Этой осенью, быть может впервые за всю жизнь, Ивасю захотелось учиться. Он решил оставить гимназию, реорганизованную не то в экономический, не то « еще в какой-то техникум, и поступить на последний курс учительской семинарии. Через год он станет учителем, самостоятельным, полезным для общества человеком !
По чтобы учить других, надо знать, чему и как! И он впервые понял, что знания нужны не для отметок, а для жизни. Десять лет — с первого класса церковноприходской школы, когда он впервые сел за парту, и до последних дней, когда он сел за парту учительской семинарии, ему ежедневно повторяли эту истину, но понял «Не ее только теперь. Потому что только теперь он пришел и учебное заведение за знаниями, а не просто учиться.
Готовясь к учебному году, Ивась кроме муки и сала, полученных от родителей, нарезал полмешка махорки, шедшей в то время наравне с валютой. Табак он сам < л жал, сам ухаживал за ним, потом сушил, сам толок в ступе стебли, чтобы, смешав с листьями, изготовить конечный продукт — самосад.
В городе, продав махорку, он получит деньги и, если принять во внимание, что питомцам учительской семи- парии выдавали карточки на бесплатные обеды в столоны х общественного питания (они в народе назывались •советские столовые»), сможет жить безбедно. Тем более что за квартиру теперь платить не надо было, поскольку учхоз выдавал семинаристам ордера на бесплатное проживание в домах местной буржуазии.
Поселился Карабутенко вместе с мамаевским колено и Андрием Лебедем и двумя семинаристами из другого уезда — Сергеем Шило и Петром Писоцким — у владельца городской бани, заики Безверхого, который со
гласился за муку давать квартирантам чай и кормить их завтраком.
Старик Безверхий ругался при жене и сыне матом, и постояльцы, услыхав это во время завтрака, вытаращили глаза от изумления и страха: при детях, да еще за столом! О подобном в Мамаевке, да и в других селах и слыхом не слыхали! Большею частью Безверхий материл Советскую власть, которая национализировала его баню, но, поскольку он заикался и материться ему всякий раз было трудно, ребята едва сдерживали смех, а потом у себя в комнате хохотали до слез, вспоминая, как он заикался, произнося непристойности.
В семинарии Ивася поразили отношения между «воспитанниками», как официально называли семинаристов, и преподавателями. Когда он со своим однокурсником и товарищем по квартире Сергеем вышел в коридор после первой лекции — так теперь назывались уроки,— тот потащил его в учительскую:
— Пойдем покурим там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59