Вскоре разнесся слух, что немцы будут «драпать». И правда — через несколько дней часть, расположенная в городе, выступила в направлении железнодорожной станции и там стала лагерем.
Услыхав, что австрийцы меняют и продают вещи, юный Карабутенко побежал на станцию в надежде приобрести саперную лопатку. Этот инструмент в кожаном футляре очень привлекал его как руководителя бойскаутов, мечтавшего о походах в леса и горы.
На линии стояли красные вагоны, из открытых дверей выглядывали часовые, а вокруг шумела толкучка. На перроне сидел на стуле закутанный, в плед офицер и хмуро, с неприкрытым презрением наблюдал, как солдаты предлагали немногим покупателям, пришедшим из города, разные предметы своего обихода — белье, шарфы, часы, бритвы и прочее. Солдаты не обращали на командира никакого внимания, громко предлагали свой товар, громко торговались прямо в нескольких шагах от него. Ивась улыбнулся, сравнивая веселое настроение солдат с каменно строгим лицом офицера.
Лопатки никто не предложил, а Ивась не додумался заглянуть в словарь, чтобы узнать, как она называется по-немецки. В поисках он прошел вдоль всего эшелона и неожиданно наткнулся на Хому. Тот со своим другом, атлетом Степаном Даренко, торговал у солдата машинку для стрижки волос.
— Ты тут чего? — прикрикнул Хома на брата, но Степан вступился:
— Что ты набрасываешься на мальчика? Пусть поглазеет.— И он снова обратился к австрийцу: — Двадцать рублей. Цванциг! — И для полной ясности показал на пальцах.
Тот отрицательно покачал головой.
— Драйсиг!
— Дай ему тридцать,— мигнул Хома.
Степан вынул из кармана полсотни гетманских:
— Двадцать сдачи.
Солдат замялся, потом крикнул товарища, энергичного смуглого ефрейтора. Тот взял в руки «билет державной скарбницы» и расхохотался:
— Фальш, но делал гут, чисто! Чистый работа! — Он показал пальцем на какую-то закорючку на ассигнации и неодобрительно покрутил головой: — Тут вот мало... Но — бери! Не бойся!
Солдат спрятал бумажку и повернулся уходить,
— А сдачи? — спросил Степан.
— Сдачи? — захохотал ефрейтор. — Настоящими деньгами?
Покупатели переглянулись.
— А ну спроси...— кивнул Степан.
Хома обратился к ефрейтору по-мадьярски (язык он выучил в плену), и тот радостно заговорил по-своему. Хома сказал еще несколько слов, и мадьяр вдруг стал серьезным. С минуту он подумал, потом что-то бросил Хоме и скрылся.
—- Ступай домой! Не стой около нас! — велел Хома.
Ивась, которому хотелось узнать, о чем брат говорил с венгром, вынужден был замешаться в толпу. Он слонялся среди людей, прислушиваясь к разговорам, останавливаясь то тут, то там. Оказалось, что продают не только белье и разный хлам, — Ивась наскочил на солдата, который продавал револьвер.
«Вот купить бы!» — подумал он, но таких денег у него не было,
Человек, покупавший оружие, цыкнул на Ивася, и он пошел дальше, а через несколько шагов снова остановился, услышав слово «пулемет». Незнакомый Ивасю семинарист спрашивал солдата насчет пулемета, и в ответ раздалось:
— Я воля.
Карабутенко стоял поодаль, наблюдая, как к семинаристу подошли еще два австрийца, вызванные солдатом, и между ними завязался оживленный торг. Потом семинарист исчез куда-то и через минуту вернулся с Хомой и Степаном.
Мгновение Ивась колебался — подойти ближе или
спрятаться от грозных глаз брата, как вдруг толпа зашевелилась и раздалось сердитое:
— Разойдись!
Несколько полицейских во главе с офицером державной роты, энергично расталкивая народ, бросали направо и налево:
— Марш! Марш отсюда! Разойдись!
— А что такое? — попробовал кто-то возразить.
— А вот не пойдешь, так узнаешь, «что такое»! —• гаркнул офицер.
Увидев, что Хома и Степан поспешно зашагали в город, Ивась устремился за ними.
Эшелон с австрийскими войсками простоял на станции еще два дня и отправился на запад, а на третий день утром подпольный большевистский ревком разоружил державную карту и провозгласил в городе Советскую власть.
В этот день Ивась, как всегда, пошел в гимназию. Когда он показался в дверях, гам в классе вдруг затих. Удивленно поглядывая на однокашников, Карабутенко направился к своей парте и спросил, в чем дело.
— В чем дело? — едко переспросил Юрко Молодкевич.— Твой брат — большевик!
— Кто тебе сказал? — усмехнулся Ивась.
— А ты не знаешь? Он сейчас ходит по городу вооруженный! Они, — Молодкевич показал на двух гимназистов,— видели!
На Ивася смотрели десятки враждебных глаз, и он вдруг почувствовал себя совершенно одиноким в этом неуютном классе. Даже Аверков не поддержал его.
«Буржуи чертовы! — ругался он про себя.— Кадетская сволочь! — И одновременно думал: — А как же с обещаниями Хомы? Каким это будет ударом для отца!»
Хомы дома не оказалось. Из всех квартирантов на месте был один Виктор. Он рассказал, что Хома и Степан Даренко — подпольщики и что сейчас они патрулируют по городу.
— Подпольщики! — воскликнул Ивась.
— Жил с ним в одной комнате и ни о чем не догадывался!
— Хома восемнадцать раз бежал из немецкого плена, и не один, так что научился хранить тайны! — с гордостью сказал Ивась.
— Черти! Не сказали,— значит, не доверяют,— беспокойно поблескивая глазами, продолжал Виктор.
Ивась слышал, что он петлюровской ориентации, и потому промолчал.
«Хома был в подполье!» Он представил себе тайные сборы, шифрованные записки, слова-пароли- и вспомнил пронизывающий взгляд офицера державной карты, разгонявшего людей на станции. Глаза у Ивася блестели от гордости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59