«Надо было раньше убедить батю вступить в кооператив,— говорил он. Как ни трудно ему это сделать, другого выхода нет. Мы бы как-нибудь перебились на студенческих харчах. Но ничего, подождем, на будущий год батя уже будет кооператором». Вспоминая о совместной жизни с братом, Анё видел там лишь тепло, взаимное доверие и любовь — как между братьями, так и между всеми членами семьи. Еще Анё вспоминал, как своей попыткой самоубийства, предпринятой ради них (в этом они были уверены), отец потряс их до глубины души и спаял кровным единством, какого они не знали до тех пор; его трагическая жертвенность словно вдохнула в них силы и решимость преодолевать плечом к плечу все препятствия на своем пути. Но Марчо нарушил и осквернил это заветное единство. Зажмурившись, он очертя голову бросился в бездну неведомого. Почему? Из слабости, эгоизма или авантюризма?
Анё с болью сознавал, что в его сердце все упорнее прокрадывается неприязнь к брату. «Это ужасно, что я его сужу,— думал он, сам от этого терзаясь.— Чтобы решиться на такую крайность, он должен был иметь веские причины, которых я не знаю. Я не должен его судить, не должен, это подло, это все равно что братоубийство!» И все же он продолжал его судить. Сострадание к Марчо уступало место сомнениям и упрекам, а под конец Анё перешел к обвинениям. «Что бы ни толкнуло его к бегству,— думал он,— по сути дела это эгоизм, жестокость и предательство. Он знаком с политической обстановкой у нас в стране и прекрасно знает, какие последствия для семьи будет иметь его бегство в капиталистическую страну. Надо было по-братски разделить с нами нашу общую участь, да она была бы и не такой уж суровой. Вот, батя вступил в кооператив, и через несколько месяцев мы снова стали бы студентами. Всего через несколько месяцев! Теперь уже ни мне, ни Димчо никогда не получить образования, и кто знает, как распорядится нами судьба. Разве это не эгоизм — спасаться бегством, попирая будущее четырех человек, твоих кровных братьев и родителей? Да и спасешься ли ты? Не найдешь ли на чужбине нелепую смерть и не причинишь ли семье еще более горькие страдания?»
Через каждые два дня, ближе к вечеру, в селе раздавался рожок почтальона. В это время Анё бывал в поле и вместе с пятью десятками женщин и девушек окучивал кооперативную кукурузу. Дребезжащий призыв рожка долетал из села, словно крик одинокой, истомленной зноем птицы, девушки выпрямлялись, не выпуская тяпок из рук, и говорили в один голос: «Почтарь приехал». Они поднимали сорочью трескотню, спрашивали, кто от кого ждет письма, поддразнивали, друг друга, громко и простодушно смеялись. Анё знал, что долгожданного письма нет, и все-таки каждый раз вслушивался в сигнал рожка. Сердце его сжималось от тоски и одиночества, он ненавидел этих жалких усталых бабенок за их наивные разговоры и шутки, жизнь казалась ему более скучной, тупой и бессмысленной, чем когда-либо, он испытывал жгучее желание бежать куда глаза глядят и никогда сюда не возвращаться. Работал он усерднее других, работал с отчаянной яростью, но вечером допоздна не мог заснуть, думал о брате, думал и о девушке, от которой давно не получал писем. Ее звали Слава, они учились на одном курсе, сидели рядом на лекциях, жили на одной улице, через несколько домов. Подружились они в первые же дни, потому что вместе ходили в институт и возвращались домой. Однокурсники с самого начала смотрели на них как на влюбленную парочку. Анё смущали их недвусмысленные намеки, а она держалась так, словно ничего не слышала или не хотела слышать. Она садилась рядом с Анё на лекциях, постоянно оказывалась рядом и в других случаях, словно он был ее родственником или другом детства. Вероятно, именно соседство и отношение к ним однокурсников их и сблизило. Если Слава почему-либо не приходила на лекцию, о ней спрашивали Анё, если не было Анё — справлялись у Славы. И квартирная хозяйка Анё находила повод сказать ему, что они со Славой созданы друг для друга и что Славиным родителям он «пришелся по нраву». Отец Славы, плотник, работал на верфи, мать была домашней хозяйкой. У них был опрятный кирпичный дом в полтора этажа, перед домом — навес из вьющегося винограда, под навесом — зацементированная площадка, на которой обычно стояли стол и стулья. Однажды Слава и Анё разговаривали у калитки, когда показался отец. Заметив его, Анё попрощался с девушкой и пошел было прочь, но отец по-свойски крикнул ему вслед:
— Молодой человек, куда ж ты убегаешь?
— Нет, нет... что вы!
— Познакомьтесь,— сказала Слава.— Папа, это Анё, мы вместе учимся.
— Знаю, мы ж соседи. Заходите во двор, заходите!
Осень стояла теплая, они расположились под навесом, вскоре к ним вышла и Славина мать. Она тоже давно уже знала Анё в лицо, поскольку постоянно видела его с дочерью, когда они возвращались с лекций, поэтому и она поздоровалась с ним как со своим, чуть ли не как с постоянным гостем семьи. Отец рассказал о каком-то происшествии на верфи, потом они с матерью заговорили о домашних делах, а Слава и Анё — о своих студенческих проблемах. Анё был застенчив и, хотя с тех пор часто заходил к Славе, так и не стал легко себя чувствовать с ее родителями. Он тушевался в их присутствии и боялся, что если они узнают о его чувствах к Славе, то обидятся именно потому, что отнеслись к нему как к своему, и он не смел злоупотреблять их доверием. По этой же причине он стеснялся Славы и не решался даже намекнуть ей на свои чувства. Она держалась с ним просто и непринужденно, как с закадычным другом, и когда просила о какой-нибудь мелкой услуге, говорила: «Ты ведь мой дружок-женишок?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179