В отдельном зале «Алькрона».
— Ничего не понимаю. Что же там?
— Банкет. Перница, Крижан и Мариан получили Государственную премию — неужели не читал?
— Последнее время я служил в дебрях Шумавы, среди волков, газеты раз в неделю, да и то не всегда, так что эта сенсация от меня ускользнула. Но ведь это чудесная новость, в отличие от моей!
— За лекарство от лейкемии. Лейкемический цитоста-тик, короче — цитоксин. — Мишь встала, нервным движением поправила розу, перевесившуюся через край вазы.
— Ну, поздравляю, Мишь! Но почему же ты не идешь?
— Ах, да иду...
Она помолчала. Отошла к окну, хотя ничего определенного там видеть не могла.
— Между вами кошка пробежала?
— Нет, Камилл. Давай-ка подумаем лучше о тебе.
— Чепуха, ты должна идти в «Алькрон». Это что, Мариан звонил?
— Возможно. Наверное.
А ведь, когда я звонил час назад, тоже никто не отзывался. Видно, и тогда Мишь подумала, что это Мариан. Вот в чем дело. Сидит тут праздно, непривычно нарядная, даже ногти накрасила, такого с ней не бывало. Между прочим, ей это идет... Камилл поднялся:
— Пошел я, Мишь. И тебе пора, хотя я так ничего и не понял. Нельзя же в такой торжественный день оставлять Мариана одного!
— А пойдешь со мной? — вместо ответа спросила Мишь.
— Неудобно — меня ведь не приглашали.
— Мариан не мог знать, что ты приедешь сегодня. Не то ты был бы первый приглашенный, не сомневайся!
— Но... От меня еще так и несет солдатчиной.,. Не успел даже в ванну залезть...
— Так вот, знай: без тебя я никуда не пойду.
И она начала отстегивать свое странное ожерелье.
Камилл удержал ее за руку. В конце концов, почему бы и не пойти? Может, там и узнаю причину непостижимого поведения Миши. И вообще, я свободный человек, сам себе голова, никто меня дома не ждет... Вдруг Камилл поймал себя на том, что эта самая вновь обретенная свобода куда меньше его радует, чем показалось сгоряча, когда прошел шок от прощальной записочки Павлы.
— Ладно, пошли.
— Прекрасно, но сначала скажи, как ты себе представляешь свою дальнейшую жизнь? Слушай, отнесись к этому по-спортивному: вы ведь действительно были не очень подходящей парой, с самого начала... Мне сейчас припомнился один эпизодик на вашей свадьбе. Когда кончилась заказанная музыка, неожиданно — то есть неожиданно для вас двоих, мы-то знали, — заиграла скрипка, не запрограммированная в официальном сценарии. Но вы скоро догадались, что это вас приветствует Пирк. Когда вы выходили, вас остановил на минутку фотограф, чтобы снять на фоне гостей, и тут я услышала, как Павла тихонько спросила: «Что это была за музыка?» — «Да ведь это «Песнь любви» Сука», — удивленно ответил ты, ведь такая общеизвестная вещь... «Красивая мелодия», — проговорила Павла, а ты едва заметно вздохнул... Скажешь, мелочь; но, может, в этом и было начало, первый признак неравенства между вами, одна из неблагоприятных предпосылок для удачного партнерства в будущем...
Нет, от таких вещей наш брак не рухнул бы. Вообще, утешения Миши, хоть и с добрыми намерениями, часто бывают невпопад; но сейчас дело в другом: Мишь словно ищет повод любой ценой явиться в «Алькрон» как можно позже, даже с расчетом никого там уже не застать...
Такой торжественный день в жизни мужа, а Мишь так мешкает? — думал Крчма. Когда все девять приглашенны ., включая почетного гостя Мерварта (не говоря уж о моей малости), сумели явиться точно в назначенный час?
Мариан уже в который раз поглядывал на часы; наконец, извинившись, вышел.
В зал вплыл поднос, уставленный бокалами с аперитивом. По жесту Пирка официант поставил одно мартини перед пустым стулом рядом с местом Мариана.
— Жаль, нет с нами Камилла, — сказала Крчме Руженка. — Он бы порадовался за Мариана.
Типичный образ мышления Руженки: то, что здесь нет Миши, которая должна была быть непременно, ее не беспокоит. (Зато это беспокоит меня.)
Вернулся Мариан, обменялся с Крчмой недоумевающим взглядом, пожал плечами.
— Никто не берет трубку, — тихо сказал ему встревоженным тоном.
Однако бокалы полны, оттягивать далее нельзя. Пора что-то делать, мальчик! Мариан, переглянувшись с коллегами, Крижаном и Перницей, встал, поднял свой бокал. Поблагодарил присутствующих за то, что приняли приглашение на это маленькое приватное торжество.
— Особо и прежде всего, — заговорил Мариан, — мне хочется от своего имени и от имени моих коллег, которые, несомненно, меня поддержат, — тут он повернулся к своим соавторам, — горячо поблагодарить директора института, профессора Мерварта за мудрое и ненавязчивое руководство нашей долголетней работой. Он — главный виновник того, что мы сегодня вот так, в дружеском кругу, поднимаем бокалы за нашу награду. С запозданием — и, в общем-то, уже бесплодно — мы сожалеем, —тут Мариан скупым жестом вынудил своих коллег опять согласно кивнуть, — сожалеем, что допустили такое положение, когда товарищ профессор не разделил с нами официального признания...
А что вам мешало, почтенные лауреаты, подумать о Мер-варте, пока было время — ведь времени-то было предостаточно! — поерзал Крчма на своем стуле, но в этот миг слух его уловил и собственное имя.
— ...позвольте мне от себя лично выразить благодарность и пану профессору Крчме, который для меня и для моих однокашников уж навсегда останется Робертом Давидом. Его заслуги, естественно, не в области наших специальных трудов; они — в другом. Одним из опасных недугов научной мысли является тенденция видеть то, что желательно увидеть. В моем случае огромная заслуга профессора Крчмы в том, что он вот уже чуть ли не два десятилетия стремится выпестовать в моей душе принципы, совершенно необходимые для научного работника:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36