— Добрый день,— сказала она, протягивая Щуке исхудалую, почти прозрачную руку.— Я очень рада вас видеть.
Он не ожидал такого приема, и это немного сбило его с толку.
— Простите за беспокойство,— с невольной сухостью сказал он.— Брат говорил вам обо мне? Мы с ним случайно встретились в субботу...
— Я знаю. Садитесь, пожалуйста.
Он огляделся в поисках стула, увидев его перед туалетным столиком, подвинул поближе к кушетке и тяжело сел. И сразу почувствовал огромную усталость. Зачем, собственно, он пришел сюда? Пристальный, ласковый взгляд чужой, незнакомой женщины начинал раздражать. Он не выносил душещипательных сцен и испугался, как бы эта ненужная встреча не вылилась в нечто подобное.
— Я именно таким вас себе и представляла,— сказала вдруг женщина.
Он с трудом поднял отяжелевшие веки.
— Простите, я вас не понял.
— Мария много рассказывала о вас. Это удивительно, что вы меня здесь разыскали.
Он долго молчал.
— Вы знали мою жену?— наконец спросил он тихо. Она кивнула.
— Мы жили с ней в одном бараке. Почти два года.
— Ах, вот как!
Ему не верилось: уже совсем потеряв всякую надежду, он благодаря простой случайности вдруг встретил человека, которого так давно искал. Значит, эта женщина видела Марию после того, как он с ней расстался! Она делила с ней тяготы лагерной жизни, слышала ее голос, была рядом с ней.
Словно отгадав его мысли, она спросила:
— Наверно, вы не ожидали такой встречи?
— Нет. Значит, вы знали мою жену...
Он чувствовал, что должен о чем-то спросить, но вопросы, сотнями теснившиеся у него в голове, когда он был один, вдруг куда-то пропали. Он не знал, с чего начать: с того, как она жила или как умирала?
— Мария держалась очень мужественно,— сказала незнакомая женщина.
— Да?— только и нашелся он, что сказать.
Он сделал над собой огромное усилие, чтобы понять, о чем говорит лежащая на кушетке. Он видел перед собой ее изможденное, маленькое, как у ребенка, личико, видел ласковые, добрые глаза, слышал голос, но смысл ее слов не доходил до его сознания. Только спустя минуту он сообразил, что она рассказывает о Марии. Он сидел с закрытыми глазами, положив большие руки на колени, и слушал, не перебивая. Он не ошибся, все было именно так, как он предполагал. Но теперь предположения обрастали плотью. И из далекой дали, из мрака прошлого к нему словно вернулась любимая женщина, та, которая столько раз поддерживала его в тяжелые минуты и укрепляла пошатнувшуюся веру в людей. Она вернулась к нему такой же, какой была в тот день, когда они простились навсегда. Она была добрым гением для товарищей по несчастью. Она поддерживала их, и благодаря ее спокойствию, доброте и самоотверженности, благодаря ее вере в победу многие женщины смогли перенести весь этот кошмар. Ее очень любили.
С языка чуть было не сорвался вопрос, не дававший ему в последнее время покоя,— о том, как она умерла, но он раздумал. Какое это имеет значение? Умерла, и все. Память о ней живет в сердцах людей, с которыми она разделяла жесточайшие испытания. Частичка ее живет в женщинах, которые благодаря ей не отчаялись и не па-7 ли духом. Это главное. А не то, как она умирала и что чувствовала перед одинокой кончиной. И впервые за последнее время у него стало спокойно на душе, и он подумал, что не сказал на кладбище ни одного слова, которое не была би им выстрадано, проникнуто искренней верой и надеждой.
Прислонившись к перилам, Хелмицкий стал медленно считать до шести десяти. Он старался считать так, чтобы каждая цифра ясно и отчетливо запечатлевалась в мозгу: пять, шесть, семь... Дверь в квартиру на втором этаже все оставалась открытой. Оттуда доносился плеск воды в корыте. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать... Он спохватился, что считает слишком быстро, и замедлил темп. На ступеньках лежал слой угольной ныли. По стене вдоль широкой трещины в штукатурке полз паук... Двадцать четыре, двадцать пять... Пальцами правой руки он ощущал холодную, гладкую поверхность револьвера. Паук дополз до того места, где штукатурка совсем обвалилась, к остановился. Он опять поймал себя на том, что считает слишком быстро и недостаточно четко произносит про себя цифры. Тридцать один, тридцать два... Монотонный, механический ритм действовал успокаивающе. Со двора донеслись звуки патефона... Сорок три, сорок четыре... Какой-то знакомый вальс. Пластинка была заигранная, и сентиментальный вальс то и дело прерывало шипение. Сорок восемь... Паук куда-то исчез. Куда он девался? Его нигде не было. «Если я его не увижу, мне не повезет»,— подумал Хелмицкий. Пятьдесят два, пятьдесят три... Он внимательно обшарил глазами стену. Паука не видно. Куда он мог заползти?.. Пятьдесят восемь, пятьдесят девять... Вот он! Паук полз вниз... Шестьдесят!
Хелмицкий провел языком по пересохшим губам и начал подниматься по лестнице. Насчитал семь ступенек. В неделе семь дней. Но никак не мог припомнить, чего еще бывает семь. Он нажал кнопку звонка. Ага! Семь коров тощих и семь тучных. Семь смертных грехов и семь таинств!..
За дверью послышались шаги.
— Кто там?— спросил женский голос.
— С электростанции,— ответил Хелмицкий.
Он был свидетелем, как долго вел переговоры Щука, прежде чем ему открыли, и заранее приготовился терпеливо ждать. Но, как видно, предлог был выбран удачно. Дверь на цепочке чуть приоткрылась, и в щелке показалась голова пожилой женщины.
— Опять с электростанции? Ведь только в пятницу принесли счет.
Хелмицкий любезно улыбнулся.
— Проверка счетчика.
— Феля!—- послышался из глубины квартиры другой женский голос.— Кто там?
— С электростанции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87