— огорчилась Алиция.— Теперь так трудно с шерстью...
— Он сказал, что дома у него еще есть. Только дороже. По три тысячи.
Алиция задумалась.
— Ничего не поделаешь, придется взять. Только нельзя откладывать, завтра она может еще подорожать.
— А как же. Он сам это сказал.
— Прямо так и сказал? Ну что за человек!— Вдруг ее охватило нетерпение.— Розалия, ступайте к Фабианскому, да поскорей.
— Ладно. А не ветрено?
— Ну какой сейчас ветер? Такая теплынь на дворе... Вы собирайтесь, а я принесу деньги.
Она прошла в спальню.
До войны спальня Косецких помещалась наверху, но так как крыша протекала, пришлось перебраться вниз вместе с оставшейся после немцев мебелью. Эта мебель не давала Алиции покоя. Занявший в свое время виллу Косецких начальник по найму рабочих, одержимый, как и большинство гитлеровцев, манией все переделывать на свой лад, обставил дом по собственному вкусу, который оставлял желать лучшего. Теперь комнаты стали чужие. Алиция ясно, до мельчайших подробностей, помнила свой дом таким, каким он был до войны, и никак не могла освоиться с новой, непривычной обстановкой. Потратив много сил, она переставила мебель по-своему, но это не помогло. Она чувствовала себя в своем доме, как в гостях, и всякий раз, входя в спальню, не могла без отвращения смотреть на безвкусную роскошную тахту колоссальных размеров, широкий шкаф, мягкие кресла и литую люстру. Комната была обставлена, как шикарный гостиничный номер.
Розалия остановилась в дверях.
— А денег-то хватит?
— Как же может не хватить?— удивилась Алиция.— Ведь я только вчера получила четыре тысячи за серо-зеленый отрез...
Розалия подозрительно посмотрела маленькими глазками на хозяйку.
— А я откуда знаю? Вы мне ничего не сказали.
— Как это не сказала? А вчера вечером?
Старуха не на шутку рассердилась:
— Я хоть и глухая, а слышу, когда мне говорят. Алиция хотела было настоять на своем, но, взглянув
на Розалию, раздумала.
— Ну, хорошо. Может, я и в самом деле забыла...
— Конечно, забыли.
— Во всяком случае, деньги у нас есть.
Она открыла этот, как она его про себя называла, мерзкий немецкий шкаф и из-под стопки прохладных простыней достала старенький отцовский бумажник, в котором много лет подряд хранила деньги на текущие расходы. «Боже мой, и чего только он, бедняга, не перенес на своем веку!»— растрогалась она. Кроме нескольких фотографий, это была единственная память о родителях. Алиция открыла бумажник и обмерла. Он был пуст.
Потрясенная, она застыла на месте. И только чувствовала, как на висках выступает холодный пот. Она еще раз пошарила во всех отделениях. Пусто. «Главное, не волноваться...»— сказала она себе и стала припоминать: вчера положила деньги в бумажник, а сегодня, собираясь в город, из восьми пятисотенных бумажек взяла одну на мелкие расходы, сунув остальные на место. Нет, она не могла ошибиться. Но на всякий случай она дрожащими руками перебрала простыни и, ничего не найдя, начала перерывать всю полку.
Между тем, не видя, что делает за дверцами шкафа хозяйка, Розалия стала терять терпение.
— Коли идти, так идти... А то темнеть начнет...
— Сейчас, сейчас, Розалия!— неестественно громко сказала Алиция.— Идите одевайтесь.
— А деньги?
Алиция сжала ладонями виски.
— Что, Анджей дома?
— Анджей?
— Я спрашиваю, он дома?
— Дома. Недавно вернулся. А сейчас у него приятели сидят.
Алиция заколебалась.
— А где Алик?
— Алик? Разве он сидит когда-нибудь дома? Вы за дверь — и он убежал куда-то.
Наступила тишина.
— Идти, что ли?— буркнула Розалия.— Что-то я ничего не пойму...
— Я ведь сказала вам, одевайтесь. Сейчас принесу деньги.
Когда Розалия наконец ушла, Алиция закрыла шкаф. Но, сделав несколько шагов, вернулась, распахнула дверцы и стала опять перебирать простыни. Все напрасно. И она снова закрыла шкаф. Вдруг в большом зеркале, на расстоянии вытянутой руки, она увидела свое побледневшее, постаревшее лицо и испугалась: такой страдальческий у нее был взгляд. Алиция машинально подняла руки и стала поправлять волосы. Было так тихо, словно дом вымер. Из соседней комнаты, где теперь помещался кабинет Антония, не доносилось ни звука. Только в саду весело щебетали птицы.
Алиция отвернулась от зеркала и уже хотела идти, но тут взгляд ее упал на фотографию Алика, стоявшую возле тахты. Это был старый снимок, он относился к тем далеким временам, когда Алику было три года. Он сидел на освещенных солнцем каменных ступеньках в летней рубашке и коротеньких штанишках, обхватив ручонкой по-ребячьи согнутую в колене ногу. Алик был хорошеньким мальчиком — светловолосым, кудрявым, с круглой, невинной, как у ангелочка, мордашкой. Глядя на фотографию, она почему-то вспомнила, что тем летом, когда его снимали, Алик пережил первое детское горе. Он увидел выпавших из гнезда аистят и безутешно рыдал несколько часов подряд, а ночью метался, вскакивал с громким криком, жалобно плакал во сне и потом еще долго, даже зимой, вспоминал бедных, как говорил, «асистят». С тех пор прошло много лет, но, зажмурясь, чтобы сдержать подступившие к глазам жгучие слезы, она вдруг как бы снова ощутила в своих объятиях теплое детское тельце, и вся затрепетала от любви, тревоги и щемящей грусти, как тогда, когда она прижимала к себе безутешно рыдавшего сына.
Она взяла себя в руки и быстро вышла из спальни. На лестнице из комнаты Анджея слышались голоса. Она в нерешительности остановилась. Но при мысли, что Розалия может догадаться об исчезновении денег, поборола минутное колебание.
Наверху, в единственной пригодной для жилья комнате, устроился Алик, а потом с ним поселился Анджей, когда вернулся в марте из леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87