..
Ее размышления о превратности человеческой судьбы прервал ввалившийся в уборную Павлицкий. На этот раз он был один. Увидев его, Юргелюшка вскочила. Он задержался около двери.
— Как наш клиент?
— Который?
— Второй.
— Ушел.
— Уже? Отлично! Вы, мамаша, я вижу, прекрасно справляетесь со своими обязанностями.
Сморщенное, кроличье личико Юргелюшки расплылось в довольной улыбке. Она высоко ценила свою работу и любила, когда ее хвалили.
— К каждому человеку свой подход нужен,— убежденно сказала она.
— То есть?
— С одним так, с другим иначе. Некоторые, извиняюсь, как малые дети...
Но Павлицкий, не слушая ее больше, исчез в уборной. Едва она закрыла за ним дверь, как из зала бочком проскользнул порозовевший Вейхерт. «Ну, началось»,— с удовлетворением подумала старуха.
Увидев раскоряченного над писсуаром Павлицкого, Вейхерт потер руки.
— У прессы всегда отличные идеи!
— В самом деле?— рассмеялся Павлицкий. Вейхерт встал рядом.
— Ну как, Древновского выпроводили?
— Ага.
— Что он такое брякнул Свенцкому? Он, кажется, пьян был в стельку.
— Говнюк!— отрезал Павлицкий и, застегивая на ходу брюки, отошел к зеркалу.
А Вейхерт, уставясь на мокрую стенку писсуара, усиленно соображал, как бы получше воспользоваться интимным ХёХе-а-ХёХе с Павлицким. Увы, он не знал, что редактор «Островецкого голоса» лелеет надежду перебраться в столицу и его отныне не интересуют местные дела.
Вейхерт взглянул на часы.
— Еще совсем рано.
— Который час?— спросил Павлицкий.
— Скоро двенадцать. Время детское. Надо бы продолжить столь удачно начавшийся вечер.
У Павлицкого не было желания возвращаться домой, но тратить деньги он не любил.
— Ну, что ж,— пробормотал он.
Вейхерт старательно поправлял перед зеркалом галстук.
— Можно перейти в общий зал или в бар. Что вы на это скажете, пан редактор? Возьмем Свенцкого. Щука, наверно, не пойдет?
— Щука?— скривился Павлицкий.— Зануда страшный. Корчит из себя важную персону.
— Тогда, может, Врону?
— Пьет парень неплохо, только слишком много о революции разглагольствует. Вот что значит маленький городишко. По пальцам пересчитаешь людей, с которыми приятно провести время. Свенцкии — стоящий мужик, котелок у него варит, ничего не скажешь. Но остальные...
Когда они вернулись в зал, Свенцкии как раз вставал из-за стола. Шум отодвигаемых стульев сливался с гомоном голосов. Люди стояли группками вдоль стен и разговаривали. Никто не расходился.
Вейхерт с Павлицким подошли к министру.
— Конец?— спросил Вейхерт.
— Хорошенького понемножку.— Свенцкии зевнул.— И так чуть с тоски не помер.
— Я тоже,— поддакнул Вейхерт.— Не знаешь, какая муха укусила Подгур>ского?
Подгурский стоял по другую сторону стола и разговаривал с Вроной.
— А что?— безразличным тоном спросил Свенцкий.
— Рта не раскрыл за весь вечер... Свенцкий пожал плечами.
— Понятия не имею. Может, у него живот болит. Зато мой сосед слева болтал слишком много.
— Врона?
— Да.— Свенцкий взял Вейхерта под руку.— Ну, как, по-твоему, прошел банкет, ничего?
— Замечательно!
— А не слишком много обо мне говорили?
— Тоже мне, нашел, чем огорчаться! А о ком же было говорить, как не о тебе?
Свенцкий рассмеялся.
— Надо быть объективным, Щука тоже не последняя спица в колеснице.
— Возможно. Но будущее принадлежит людям новой формации.
— Это уже другой вопрос. Кстати, где он?
— Щука? Со стариком Калицким разговаривает. Калицкий и Щука стояла в стороне и молча курили.
Встреча, которой оба ждали с таким волнением, не принесла ничего, кроме взаимного разочарования. Оба это чувствовали и понимали. Короткое свидание, первое за много лет, отдалило их навсегда, между ними словно пролегла непроходимая пропасть. Им нечего было сказать друг другу.
Щука посмотрел на часы. Калицкий заметил это.
— Который час?
— Скоро двенадцать. Пора идти. Тебе далеко?
— Нет. Меня подвезут на машине.
— Ну, до свидания. Держись.
— Ты тоже.
Они обменялись рукопожатиями, избегая смотреть друг другу в глаза. Калицкий помедлил немного, словно хотел что-то сказать, но промолчал и, кивнув головой, медленным шагом, выпрямившись, пошел к выходу. Щука проводил его взглядом до самой двери и, когда Калицкий скрылся за ней, вспомнил, что оба, прощаясь, ни словом не обмолвились о назначенной на вторник встрече. «Тем лучше»,— подумал он.
Кристина пошевелилась. Он почувствовал на щеке прикосновение ее волос.
— Я думал, ты спишь,— тихо сказал он.
— Нет.
Он приподнялся на локте. У нее глаза были открыты. Влажные и теплые, они казались еще больше в темноте. Волосы отливали мягким золотистым блеском. Она лежала тихо, не дыша.
Мацек тоже не двигался. Все это казалось ему нереальным. Темнота вне времени и пространства. Тишина. Покой, в котором было что-то от необъятной и воздушной невесомости сна. И звездное небо за окном. Но прежде всего — это тело, которое он держал в объятиях. Он угадывал в темноте его слабые очертания. Он овладел им раньше, чем успел узнать. Но оно не было чужим. Оно было словно ласковая, застывшая в его руках волна света и теней. Достаточно чуть шевельнуть пальцем, чтобы ощутить шелковистую кожу, чтобы эти полупризрачные тени и свет вновь обрели живую телесную форму. Но он даже такого движения не делал. Неповторимая эта минута наполняла его величайшим покоем, о каком он раньше не подозревал, не догадывался даже отдаленно. Со многими девушками он лежал вот так, как с ней. Но те мимолетные связи вклинивались между более важными делами и быстро рвались, не оставляя почти никаких воспоминаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87