И только притаившийся в глазах страх и нездоровая одутловатость лица, которую еще больше подчеркивала конусообразная форма наголо остриженной головы, изобличали в нем человека, долгое время находившегося в заключении.
Алиция вскочила с места и подбежала к раковине.
— Беда с этим краном! Капает и капает...— Пытаясь его завернуть, она спросила:— Ты не голоден? Может, съешь чего-нибудь?
— Нет, спасибо. Вот чаю я бы выпил, если есть... Алиция обрадовалась, что может чем-нибудь заняться.
— Конечно, есть! Я как раз сегодня купила немного чаю, кажется, неплохой. Сейчас поставлю воду, она быстро вскипит.
— Спасибо,— сказал он безразлично и вышел, тихо закрыв за собой дверь.
Он исчез так внезапно, что Алиция в растерянности опустила руку с чайником.
Антоний только второй день был дома, но она заметила, что он избегает оставаться с ней наедине. Он никуда не выходил, а после семейных, по большей части молчаливых, трапез удалялся к себе в кабинет. Заглянув к нему несколько раз, она испытала унизительное чувство, будто мешает мужу. То, что он не хотел рассказывать о пережитом, избегал в первые дни всяких признаний и отделывался общими фразами, когда его спрашивали о жизни в лагере, она могла понять. У нее был другой характер, но Антоний всегда был скрытный, и она к этому привыкла. Впрочем, она надеялась, что через некоторое время, когда Антоний немного отойдет дома и лагерные переживания потеряют остроту, ему будет легче говорить о них. А вот что ей было совершенно непонятно — это его полное равнодушие (которое обнаружилось в первый же день) к тому, как она жила все эти годы; а ведь ей тоже было несладко. Долгие месяцы она прожила одна, без чьей-либо помощи и поддержки, и теперь ей было просто необходимо разделить с близким человеком это непосильное бремя. Антоний, казалось, не понимал этого, во всяком случае, не подавал вида, что догадывается, как тяжело ей пришлось Он погрузился в себя, целиком ушел в свои переживания. Она и тут утешала себя, что это скоро пройдет, но доводы, которыми она старалась оправдать и объяснить поведение мужа, наполняли ее горечью и обидой. В чем же смысл ее жизни, как не в сознании, что ока нужна? В самые тяжелые минуты ее поддерживала мысль о возвращении Антония. Наперекор мрачным, невероятным по своей чудовищности слухам, доходившим из лагерей, она упрямо верила, что Антоний все перенесет и вернется. Разве могла она тогда подумать, что, когда это наконец произойдет, каждая встреча с мужем будет для нее так тяжела и унизительна!
Больше всего она боялась, неожиданно открыв дверь, застать Антония врасплох и увидеть, каким было его лицо, когда он находился в комнате один. Но стучать она тоже не хотела — раньше у них это не было принято и только еще больше подчеркнуло бы их отчужденность. Однако, подходя к кабинету, она никогда не забывала предупредить Антония о своем приближении.
И сейчас тоже не забыла. Громко хлопнув кухонной дверью, она медленно шла через большой холл и покашливала, заранее зная, что Антоний будет сидеть за столом, деловито склонившись над бумагами. Так и оказалось.
Она поставила чашку на стол, но не смогла сразу же уйти.
— Вот чай,— сказала она вполголоса.
— Спасибо.— Косецкий кивнул уродливой бритой головой.
Она заметила, что лежавшая перед ним газета раскрыта на той же странице, что и утром, когда она заходила сюда в последний раз. Алиция отошла к окну, ей стало неловко, что у мужа при взгляде на него беспокойно бегают глаза. Она чувствовала, что он не в силах овладеть собой. Внешне он был спокоен, но в исподлобья глядящих глазах отражался скрытый, непонятный для нее разлад.
За окном, до половины забитым фанерой, белели цветущие яблони. И хотя на дворе было еще светло, в комнате царил полумрак.
Алиция переставила аспарагус на середину подоконника.
— Тебе не холодно?
— Нет,— поспешно ответил он.
Она проверила, не на/до ли полить цветок. Оказалось, что земля в горшке достаточно влажная. Не найдя для себя никакого дела, она уже хотела уйти, но вдруг к глазам подступили тяжелые, жгучие слезы. Алиция испугалась, что не справится с собой и разрыдается. Закусив губу, она инстинктивно прижала руки к груди, словно хотела унять, подавить в себе боль и чувство беспомощности. Антоний со стуком поставил чашку на блюдце. То, что он, не дожидаясь ее ухода, начал пить чай, показалось ей хорошим предзнаменованием, и она воспрянула духом. Но, боясь, как бы ее не выдал голос, заговорила не сразу:
— Ну, как чай? Не очень слабый?
— Нет, в самый раз.
Ей почудились в его голосе теплые нотки, и, обрадованная, она быстро обернулась к нему. Антоний сидел, низко склонившись над столом, и маленькими глотками отхлебывал чай, держа чашку обеими руками, словно желая согреть их. Алиция молчала, потрясенная этим жестом — жестом нищего. Когда Антоний заметил взгляд жены, глаза у него снова беспокойно забегали, но он отвернулся и поставил чашку на блюдце.
— Чай замечательный. Давно я не пил такого. Алиция задумалась.
— У нас с чаем тоже было трудно. Достать можно было, но за большие деньги.
Сказала — и сразу пожалела, что так необдуманно, из-за такого пустяка сравнила свою жизнь на свободе с его жизнью там, в лагере. И чтобы загладить неловкость, торопливо сказала:
— Знаешь, я встретила Франека Подгурского. Косецкий не выказал никакого интереса.
— Он очень рад, что ты вернулся. Он уже знал об этом.
— Знал?— Косецкий поднял голову.— От кого?
— Почем я знаю? Наверно, кто-нибудь тебя видел. Сам знаешь, как это бывает.
Косецкий снова взял чашку.
— Может быть. Алиция подошла ближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87