Он насекомого мог написать портрет: Их инструменты знал, повадки, нравы, лица. . Надкрылий золото держал, но ни крупица Оставить не могла на пальцах Фабра след. Ты ждешь, о Франция, что скажет гордый Швед, Но ветхим стал порог, он может развалиться. Отдай же Фабру долг, ведь ты его должница, Не медли, Франция, уже он стар и сед... Ведь это среди нас, мудрец необычайный, Он на коленях жил, разгадывая тайны, Так если он встает, шатаясь, подойдем, Поддержим старика, когда, уже слабея, В наставших сумерках он ищет скарабея, И пыль с его колен заботливо стряхнем...
Но отказ Академии и Нобелевского комитета уже не мог ни на что повлиять. Смерч славы продолжал бушевать вокруг старика. Взрослые и дети, больные из санаториев Лазурного берега, поэты, актеры, совершающие турне и улучившие часок, чтобы навестить знамени-
тость, продекламировать мадригал, а может, и сфотографироваться рядом... Гармас перестал быть Пустырем!
В этом потоке затерялся бы Эдуард Эррио, не расскажи он о своем приезде к Фабру. Мэр Лиона, уже тогда видный политический деятель и публицист, доказывал в своих книгах,что естественные науки самый чистый источник вдохновения, что наука должна обогащать литературу, вытесняя мистическую символику лжепозтов, болтовню лжепсихологов, заумный жаргон лжефилософов. В мемуаре Фабра о любви богомолов больше тем для размышления, чем во многих романах, считал автор истории салона мадам Рекамье.
Эррио приехал в Сериньян, очарованный живой и ясной прозой Фабра, сочетающей.изящество и точность, а покинул Гармас, покоренный самим естествоиспытателем, этим поэтом-крестьянином, читающим на память Вергилия и исправляющим Лафонтена, этим старым учителем, знающим о природе больше, чем самые эрудированные профессора Сорбонны.
— Я прикоснулся к подлинному величию,— рассказывал Эррио о встрече.— Он убедил меня, что настоящие ученые и настоящие поэты делаются из одного теста. Прав был Флобер: «Чем дальше, тем искусство становится более научным, а наука — более художественной. Расставшись у основания, они встретятся когда-нибудь на вершине». Мне посчастливилось увидеть одну из таких встреч.
Эррио посетил Гармас в 1912 году. Через десять с небольшим лет он стал главой правительства, взявшего курс на сближение с СССР. А еще через двадцать лет — в ночь на 3 мая 1945 года части и подразделения дивизии Героя Советского Союза генерал-майора В. А. Борисова освободили концлагерь с политзаключенными из разных стран. В своем дневнике генерал-майор В. А. Борисов писал: «Никогда не забуду: лидер партии радикалов, бывший премьер-министр Франции Эдуард Эррио в тюремном халате, скелет скелетом, припав к плечу молоденького советского сержанта, плакал навзрыд и все повторял: «Спасибо тебе, русский солдат!»
Вскоре маршал И. С. Конев принял во фронтовом штабе изможденного и счастливого человека, который повторял:
— Я рад тому, что меня освободили именно русские. Для меня это еще одно подтверждение того, насколько я был прав, делая ставку на союз с Россией...
Так наши соотечественники и современники встретились с человеком, который видел Фабра и беседовал с ним, так прошлое неожиданно прорастает в сегодняшнее, так разделенное во времени и пространстве соединяется.
Но вернемся в Гармас. Сюда прибыли из Парижа слушательницы университета культуры для женщин, организованного журналом «Анналь», «анналетки». На приветствие от имени Фабра отвечал Делаграв:
— Фабр стоял за эмансипацию, боролся за равноправие женщин еще в те времена, когда это было далеко не безопасно. Вы знаете, что святоши выжили его из Авиньона...
Слушая речь своего давнего друга, Фабр видит перед собой Сен-Марциал, где он читал лекции на курсах, видит источник Делаграв на Ванту, перед ним встают рисунки лубка «Ступени жизни человеческой».
Вот он уже и на последней...
Быстро проходят годы. Быстро. Особенно когда дело идет к концу. В детстве то был веселый ручеек, струившийся под ивами меж зеленых берегов. Сегодня это бешено ревущий поток, что несет тысячи обломков и рушится в пропасть...
Но и спустившись на последнюю ступень, он остается тем же тонким и точным наблюдателем жизни и самонаблюдателем, каким был в расцвете сил, когда вспоминал и описывал часы, проведенные на прудке; свою встречу с Пастером; день, когда вступил в Гармас...
...Вокруг стола под лампой продолжает собираться поредевший круг друзей, в среде которых Фабр испытывает прилив бодрости.
Кто-то посоветовал ему каждый день пить по утрам крепкий кофе.
— Не думаете ли вы,— посмеялся Фабр,— что я, как ягненок, нажевавшись кофейного листа, стану бегать и прыгать?
Еще чаще гасла трубка, с которой по-прежнему Фабр не расставался. Ему подносили зажженную спичку, он раскуривал и говорил:
— А я помню, как старухи бегали по деревне из дома в дом разжиться уголька, как несли его и потом раздували огонь в очаге...
Он быстро терял силы.Когда епископ авиньонский магистр Лати посетил Гармас, он долго беседовал с Фабром на разные темы, блистал знанием литературы, напомнил последнюю строку эпитафии в монастыре «Иль Санто» в Падуе: «За самым прекрасным днем следует ночь». Однако, расставшись, смог ответить корреспондентам только, что «поражен ясностью ума ученого».
После визита Аглая осторожно сказала отцу, что на время, пока он себя плохо чувствует, придет помощница из конгрегации сестер-сиделок.
Фабр покачал головой:
Я из префектуры к вам направлен, Наш префект тревожится о вас. Говорят, вы при смерти...
Так в розовом доме с зелеными жалюзи появилась молчаливая, почти неслышная сестра Адриена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95