Кто его здесь найдет, место глухое?
Но Кылгай не может сдвинуться с места, будто привязанный. Не может представить себе, как нажмет на курок, уткнув ствол в белую бороду «гостя».
«Старик ведь уже. Жизнь прожита... Но тянуть с этим нельзя. А может, живым отпустить?.. Господи, что за жизнь, кто ее так запутал, перемешал добро и зло».
И Кылгай, нащупав ружье, тяжело ступая, идет к шалашу.
— Эй, выходи! «Гость» молчит.
— Выходи, говорю. Стрелять буду!
— Ой, ой! Что это вы? Что? — шурша сеном, «гость» выползал из шалаша. Видно было, как дрожат его колени.— Что плохого я сделал?
Кылгай хрипло, через силу, кричит:
— Седлай коня, уходи! Озеро Кара-Кудьюр забыл, бандит?!
— Нет, нет! Ей-бо! Ничего, ничего не знаю... Я сейчас, сейчас уеду...
И «гость», юркнув в шалаш, выносит седло и потник, под ружьем Кылгая кое-как седлает упрямящуюся лошадь.
— Только отпусти, не стреляй,— бормочет он, не попадая в стремя. Наконец трогается. Стволом вниз за спиной торчит карабин.
— Эй! Л арчимак! — кричит Кылгай, заметив возле пня черную брезентовую суму.
— Нет, нет, не надо!
— Возьми, говорю, не бойся! Ну-у! — Ружье в руках Кылгая подрагивает.
«Гость» возвращается, торопливо перекидывает через седло суму и, даже не привязав ее, снова садится в седло.
— Не человек ты — шайтан! Сколько людей погубил. Богу своему молись, больше мне не попадайся, застрелю! — кричит Кылгай в темноту, уже поглотившую всадника.
Йедер бросился за ним с лаем, но Кылгай прикрикнул на собаку.
Стук копыт растворился в чаще...
Кылгай долго сидит у костра,— сон не идет к нему. Мысли какие-то путаные, никчемные. Потом он ковыляет к шалашу и, улегшись, закрывает глаза. Но сна нет и нет. Он сердится на себя за все, что случилось в эту ночь.
Заворчал Йедер.
«Зверя, что ли, учуял?» — подумал Кылгай и вылез наружу. Тихо шумела тайга. Вскинув голову, на мгновенье остановился, глядя в брезжащее рассветом мутное небо — каким будет сегодняшний день? — и глубоко вздохнул.
В тот же миг что-то со страшной силой ударило его в грудь...
...А потом Кылгай сидел в своей юрте, на почетном месте, у очага. Как раз вволю попил чаю, досыта наелся молочной лапши, выкурил трубку.
— Ну, как поживаете, люди? Здоровы ли ваши дети, цел ли скот? — произнес он, и черноглазый внучок залез к нему на колени...
Второго выстрела, который уложил Йедера, он уже не слышал.

НАД АЛТАЕМ ЛУНА
Прежде чем разойтись по домам, постояли в юрте у очага. Удовольствие, любимое моими гостями. Элбире держалась поближе к своему жениху... В котле, в черной от ночи воде, отражались искры и пламя, поверху тянулись, проплывали лоскутья легкого дыма и пара. Можно было невзначай глянуть на Элбире, попытаться прочесть что-то по ее лицу, по глазам...
Какое смятенье чувств испытываешь, когда друг знакомит тебя с невестой!
Еще недавно был-у тебя друг, вот и все. А теперь женщина в его жизни... Смотри теперь, гадай, волнуйся за них, думай.
Пришел домой, машинку на стол. Все равно не уснуть. Чистый лист в нее!
Об этом бы... Женщина, мужчина и женщина, муж и жена... Пусть начать бы...
А ведь сейчас волосы Элбире пахнут дымом для моего друга, а волосы друга пахнут дымом для Элбире. Древним, как огонь.
Дохнуло с дымом чужим счастьем...
Начну.
Гремит, рокочет над горами бубен! То неистовствует, как гром, взрывающийся с треском, с искрами, то рушится, оглушая обвалом, от которого содрогается земля, то уносится в темноту с дробным стуком множества мчащихся копыт...
И снова грохочет над горами: бум-трам-бум! трах-ра-рах!
А с ним вместе гремят, и звенят, и брякают, и дребезжат бесчисленные колокола, колокольчики, звоночки, бубенцы, отлитые из древней бронзы, гремят, звенят и дребезжат колокольцы, колокольчики и бубенцы на шелковом одеянии великого кама — шамана. Будто рубятся, схлестываясь, тысячи мечей, будто сшибаются тысячи стремян. Будто смеются и смеются тысячи детей, будто плачут и плачут тысячи детей...
Вьется вьюном вокруг костра великий кам Кара Кынат, владеющий судьбами рода4 древних кыпчаков. Кружит и кружит у костра священный кам Черное Крыло, распоряжающийся участью каждого из могучего древнего рода. Белые ленты на плечах кама прекратились в огненные колеса и вздымаются как крылья. Сплетаются и расплетаются на его собольем воротнике головы шести змей-пожирателей, неотразимое оружие против недугов и недругов.
А из его обширной, будто кузнечные мехи, груди выкатываются, громыхая, распевы, ими славит кам горы родные и реки, зовет на помощь души гордых предков. И на небе слышно это, и на земле, и под землею.
Все гремит, грохочет, все звенит, трещит, все кружится и кружится...
Потом к высоте и глубинам обращается знаменитый, осыпанный почестями кам, чье имя запрещено произносить, а дорогу — пересекать. И тоже на небе слышно это, и на земле, и под землею.
-Э-э-ой! О вы,
Льющие па нас благодатный дождь, Дарующие нам радость — жизнь, Являющиеся нам молниями и громом, Боги вы наши в вышине!..
За кедровыми лапами подрагивает похожая на бубен круглая луна; ходят волнами зазубрины гор — глазам заметно; а внизу, сверкая лунной дорожкой, кренится с края на край чаша Молочного озера.
-Э-э~эй!
О Эрлик Бий,
Господсшующип внизу
Над Потусторопьем, над Бсссолнечьсм, над Невидимостью,
Являющийся нам вихрем!..
Возле костра кругом люди, вокруг людей бесчисленные овцы, козы, среди овец и коз лежат грузные коровы, возвышаются, словно каменные бабы, контуры лошадей, верблюдов; и у каждого — у людей, овец, коз, коров, лошадей, верблюдов — в глазах по синему пламени костра, глаза то вспыхивают — с ладонь, то гаснут, то вспыхивают, то гаснут;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81