.. Вот набежал на миг на полянку. Ловишь чуть с опережением на мушку, нажимаешь на спуск... И будто чувствуешь, когда пуля твоя — «топ!» Зверь, мчавшийся стрелой, взлетает в прыжке и, словно споткнувшись, падает со всего маху на землю. «Вот так выстрел мой! -— прямо засветишься весь, чуть не закричишь на всю долину. — Это моя винтовка! Это глаз мой верный, руки мои твердые! Э-эй, это я! Все сделаю, все смогу!..» Потом разговоры у костра до самого рассвета. Хорошо...
А однажды из-за охоты Тадыр даже чуть жизни не лишился. Ранил он как-то зимой лисицу, а она юркнула в нору. Тадыр возьми да и полезь вслед за нею. По самую грудь зарылся, а выбраться не может. Телогрейка вся закаталась, хлястик за камень зацепился. И замерз бы там — долго ли пролежишь в стужу, — если б не яко-вод Шанда: оп случайно наткнулся на лошадь Тадыра, привязанную внизу под склоном. Хорошо, что стал искать. Нашел по валенкам, торчащим из сугроба...
«Послушай меня, сын, — говорил отец. — Человек всегда может прокормить себя и ребятишек своих силою своих рук и скотом, который сам вырастит. Если упустил какого-нибудь зверя, то не сердись, не горюй: значит, Алтай наш бапошка не дал его тебе, укрыл у себя за пазухой, — ничего не поделаешь. И так он, наш Алтай, беднеет, оголяется, сохнет. Думаешь, от хорошей жизни говорят: «Мы не знаем, сколько у нас скота, а вот про зверей знаем все — даже где, в какой ложбине и под каким кустом какое зверье сейчас». А ведь и человек» и зверь — дети одной Земли. Ты сыт, одет, -— зачем тебе трогать еще своего сородича?»
А была такая пора в жизни Тадыра, когда охотничья страсть все больше в нем распалялась, все сильней его забирала. Он уж не мог ей сопротивляться. Не жизнь у него началась, а мучение. До того он ходил и бегал по горам, что стали болеть сухожилия на ногах. Качалось, уж и поверхность гор начала протираться от подошвы сапог Тадыра. Сам спрашивал себя; «Кто это тебя заставляет, гонит?»
И было так до того утра, когда он застрелил мшь двухдневного эличонка.
Тут-то и остановился Тадыр — словно отрезвел.
Кырс! Кырс! — снова ударили карабины.
— Гости! — вскрикнул Тадыр. Темным сделалось его лицо, глаза побелели. Он остановил Каурого.
Долина будто дернулась, закричала эхом, будто медведица, попавшая в капкан.
В отчаянии Тадыр поднял лицо к серому вислому небу,
— Снег, приходи, снег..» Помоги, Алтай-батюшка! Помоги! Прячь животных — детей своих! Закрывай дороги-проходы, перевалы! Это я виноват... Прости... Пошли нам снега, мой Алтай, снега!
Тут занемело у исто в затылке, тупой болью отозвалось по всей голове, — испугался Тадыр, поняв, чего просит.
— Что ты сказал? — медленно спросил он себя. — Разве можно говорить такие слова? А что с косяками будет?
Долго простоял он...
— Выведу я тогда косяки через перевал? Как мой старый Кара-Айгыр сможет проторить дорогу через сугробы? Нет, нет, погоди, снег, погоди...
Вспомнил Тадыр слова отца.
«Твой дед, мой отец, — сказал он однажды, — так говорил: «Убьешь зверя лапчатого, с когтями — счастье тебе, потому что он хищник. А вот если убил зверя с копытами—сам себе хуже сделал». Это правда, сын мой... Сколько я убил, сколько съел тех зверей, что с копытами. Скольких жизни лишил... Все из-за живота своего да из-за вас, ребятишек. Думаешь, не проклинают они нас с тобой? Думаешь, впустую — их предсмертный взгляд, стоп, хрип?! — Запрокинув голову, отец вглядывался в Тадыра. — Нет, сын, не впустую, нет. Настигают они человека, настигают и разрушают его. Видишь, какой я перед тобой сижу... Это за грехи... Перед младшим братом на Земле...»
Кырс!
Дернулась долина... Пригнулся к седлу Тадыр...
—^ Надо что-то делать! — глухо сказал он себе и резко поверн).! Каурого. Направил его в другую сторону — к узкой каменной горловине. Туда, откуда доносились выстрелы.
У ахода в горловину обогнул скалу Черный Пос и напал наконец на след машины. «Сильная машина, — оценил Тадыр.— Такой крутой подъем, а она одолела. Переезжала через завалы из толстенных стволов, раздавила гнилые пни, проломила сплошную стену кустов, разворотила землю дочерна, прокарабкалась. Ни трясина ее не остановила, где лошадь утонет, ни камни от обвала».
— Драться с ними, стрелять?—рассуждал вслух Тадыр. — Их трое с карабинами, что тут сделаешь... Волки они, а может, и хуже волков. Скажешь — слушать не будут, прогнать — силы такой нет. А егерям хоть говори, хоть не говори. Это для таких, как я, егерь—царь и бог. Ну а для начальства, даже самого малого...
Проехав сквозь темный ельник, Тадыр оказался на поляне и тут увидел становище.
Вороны так и носились с карканьем, стрекотали сороки... Тут же, значит, вываливали потроха — вот и пир... Костер погас недавно... Палатка на краю поляны... Никого вокруг... Там, где волокли косуль, трава вся слегла, скаталась, чуть не тропинка выбита...
Машина стояла под кедрами. Тадыр направил к ней Каурого, но тот никак не хотел приближаться к машине. Тогда Тадыр соскочил с седла/привязал коня за ближайшую корягу и пошел один.
— Шины проткнуть? — бормотал Тадыр. — Ерунда, А если двигатель — снять свечи, оборвать провод?.. Не доберешься, все, похоже, на замке. А если сжечь?.. Нет, нельзя. Машина-то государственная. Вот завести бы ее да вместе с косулями сдать в милицию!.. И этого тоже не сможешь. Не ездил сроду на такой машине, да и доро* га — перевернешься. Что же сделать? Чтоб был для них знак вражды, тогда они больше не приедут!
Тадыр повернул ручку кабины — заперта. Вскочил на подножку, приподнял брезентовую палатку; под ней — тушки, много, не сосчитать, некоторые не освежеваны, сегодняшние...
После того разговора отец Тадыра недолго прожил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81