— Калап посмотрел на синеющие вдали белки, еле видные из-за громоздящихся гор, запустил пальцы в теплую гриву коня, припал к его шее.— Если бы каждый год был таким счастливым, а, Кула?..
...Тукпаш за столом. Перед ним стопка бумаги. На белый лист ложатся первые ровные строчки:
«...Калап сидит на табуретке возле тумбочки между двухъярусными койками и пришивает к новенькому — с иголочки — кителю черные-пречерные погоны рядового».
— Пишу... пишу...— шепчет Тукпаш, откидывается на спинку стула, закрывает глаза.— Какое счастье — писать... Пишу я... Пишу!..
Ох, как не просто Тукпашу вот так остаться наедине с бумагой и ручкой. Сакман позади. Круг с кинопередвижкой по чабанским стоянкам совершил. А забот, забот... Два стога сена для двух коров запасти и привезти домой. Выкопать картошку и засыпать в подпол. Напилить-наколоть дрова, чтобы хватило на зиму, в поленницу сложить. Дом и стайку утеплить. Дымоход прочистить. Зимний запас мяса — согум — сделать. Про мелкую работу и говорить нечего — ей никогда конца не будет. Ко всему этому надо, чтобы в семье из девяти человек все было в порядке, чтобы никто не болел, не ссорился...
Сесть за стол Тукпаш может в конце осени «— после уборки, зимой, в самом начале весны. Может позволить себе немного побыть наедине с чистым листом бумаги вот в эту пору — во второй половине июня. Позади самые неотложные дела. Люди заняты кто чем: стригут своих овец, чинят дороги, строят избы, у кого еще нет, воюют с заборами-загонами, тяпают картошку... До начала сенокоса, считай, свободное время.
— Я пишу! — повторил Тукпаш, склоняясь над столом.
Трудно собраться с мыслями. Надо обрести форму. Начать писать просто так, с ходу? Не получается. И аргамака к байге-скачке загодя готовить надо! А на улице такая благодать, такой пригожий теплый день! Если бы мог, Тукпаш цепью бы себя к столу привязал.
Чтобы писать, нужна не только чистая бумага. Нужны светлые-пресветлые мысли, чистая совесть, чистые руки, чистый стол... На столе у Тукпаша ворох прочитанных им книг, стопки тетрадей жены-учительницы, разрисованные его детьми листочки. Больше всего рисует сын, первоклассник. Чего он только не изобразил! Танки, самолеты, корабли, машины, тракторы, солдаты с автоматами, богатыри с мечами и копьями... Сынишка и сейчас сидит в соседней комнате, рисует* Видели бы вы, как он рисует! Нет, лучше послушать.
— Тр-тр-трр!.. Тич! Кыу-кыч!.. Шыйт-шуйт!.. У-уу. Бамм. Ура-аа!.. Тидильдан-тидильдан-тидильдан! — это гудят, мчатся, стреляют танки, самолеты и военные корабли, рвутся бомбы и снаряды, цокают копыта богатырских коней, звенят богатырские мечи, свистят летящие стрелы.
Все это, однако, ничуть не мешает Тукпашу»
«г— В нашем селе, парни.,.— пишет Тукпаш.— В нашем селе однажды вот что случилось. Приехал изда* лека человек один, в гости».
Чтобы писать, необходимо еще одно условие: тишина.
Чего-чего, а тишины в доме Тукпаша никогда не было и, должно быть, никогда не будет. Здесь всегда словно свадьбу справляют, такой стоит шум и грохот. Две дочки с заводными игрушечными машинами носятся из комнаты в комнату, «бибикают», обгоняют одна другую, визжат. Похожие друг на друга, рыженькие лопотуньи то в одном углу возятся, как котята, то в другом вертятся юлой. Могут взобраться на кровать или диван и начать прыгать с громким криком. Еще две дочери — постарше — пока молчат. Но и им ничего не стоит в любую минуту схватить скакалки и перетряхнуть все половицы. А не то прибегут: «Пап, сказку!» или: «Папа, у нас ногти выросли!» Тукпаш очень любит стричь детям ногти. Посадит на колени и осторожно подрезает чернеющие ноготочки с тоненьких, словно червячки, пальчиков. Пока всем пятерым острижет, глядишь — полчаса пролетело. Стоит хотя бы одному из ребятишек подойти к отцу, тут как тут осталь* ные. Облепят со всех сторон, льнут...
Не дай бог оставить на столе какую-нибудь нужную бумагу. Не приберешь — после не отыскать. И ручку сорванцы тут же утащат. Если младшая схватит — все стены испишет, скатерть изрисует.
«У нас в доме все имеет руки-ноги, ничего на по« ложенном месте не найдешь»,— вздыхает порой Тукпаш, но никогда не сердится.
— Эй, эй! Ради бога, перестаньте! Все кувырком от вас! Хватит! Слышите! — это голос матери Тукпаша, Она, возможно, и всерьез пытается угомонить разыгравшихся детей, но не исключено, что сама добавляет шума, чтобы Тукпаш поднялся, наконец, из-за стола.
Стоит только Тукпашу сесть за стол, лицо ее мрачнеет.
— На что похоже,— бормочет.— Зачем сидеть без дела? Вон бычок весь опаршивел. Поймал бы его да блох потравил.
Как нарочно, только-только поймает Тукпаш интересную мысль, захватит его работа,— мать голос подает!
— Тукпа-аш! Ребенок обмочился. Смени штанишки, Илш
— Кялитка в тягоне оторвалась. Иди прибей Другое дело, если возьмет Тукпаш в руки, косу-вилы. Нет человека счастливей матери! Не может спокойно видеть мать Тукпаша за столом.
— Когда же кончится твоя писанина, дитя мое?
— Никогда, мама. Это закончу, другое писать буду. Ведь и ваша работа не кончается.
— Не знаю, не знаю... Не видала, чтобы кто бумагой, сидя за столом, кормился. Как ты будешь жить, дитя мое?..
Шум в доме тоже не мешает Тукпашу. Тишине вокруг него не бывать. Значит, шум — тоже тишина.
«Я, говорит,— продолжает Тукпаш писать,— слыхал, в ваших местах зверь такой водится — сохатый...»
— Папа! Там какой-то человек пришел! — примчалась, вытаращив узенькие глазенки, рыженькая лопотунья.
— Кто пришел, деточка?
— Не знаю.
Тукпаш поднялся из-за стола, вышел в переднюю комнату. У порога — улыбающийся Калап.
— О-о! Калап!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111