Надо проверить, может, какие с ягнятами, да пригнать их. А пока к ним побегу, куда эти убредут?»
Тем временем овцы напились и сами направились к отаре.
«Тоже иногда делают, как ты захочешь!» — улыбнулся Тукпаш. Он мог позволить себе небольшой отдых, сел, скинул сапоги и вытянул ноги. Над заснеженными вершинам плыли облака.
«Надо... Обязательно надо написать повесть о чабанах. Сколько лет собираюсь... Но как ее написать? Как?! Ясно одно: хоть как, а пиши. Они, чабаны, поднимают, кормят наш Алтай. О ком, как не о них, писать? А хватит для этого сил?.. Что за слова: «Хватит ли сил?» У тех, кто выращивает скот, тяжелая работа, очень тяжелая. Вот и ты не бойся трудностей. Сюжет бы хороший найти... Смешно: как его найдешь? А вот сейчас и найдешь. Будешь сакманить и найдешь! А если не найдешь?.. Фу, побирушки ненасытные! Опять... Думал, сюда идут, а их на косогор, к отаре Мыйыксу, потянуло. Что за скотина!»
Тукпаш быстро натянул сапоги.
— Вот тебе и сюжет!
На бегу подобрал две засохшие коровьи лепешки.
Непаханое поле, которое он пересекал, овцы все ископытили, разгребли, выщипали. Не то что стерни, травинки сухой на нем не осталось. А овцы ходят по нему целый день и, смотришь, к вечеру сыты. Вот вспашут скоро поле, тогда этих обжор и вовсе не отгонишь — будут подбирать вывороченные плугом корневища.
— Ойто! Назад!— кричал Тукпаш и швырял лепешки, чтобы завернуть овец, но те упрямо брели за вожаками к косогору, покрытому подлеском.
Он все-таки опередил их, схватил толстый сухой сук и что было силы ударил им по стволу лиственницы. Сук разлетелся на несколько кусков, а раздавшийся при этом треск был похож на выстрел из тозовки, но овцы все же испугались и шумно повернули вспять.
Тукпаш ревел по-медвежьи, издавал немыслимые звуки, только бы гнать, гнать овец. Он почти налетел на лохматую ярочку, котившуюся в кустах.
— Что! Места тебе не хватило вишу? Зачем сюда бежала? Вставай, вставай! Поднял овечку на ноги, но та прошла немного и опять легла. Тукпаш снова заставил ее подняться. Жаль ему было бедную, а оставить не мог. Надо, чтобы она объяснилась на той стороне косогора, где солнечно. Там за ней присмотреть можно, помочь, если долго не разродится. Довел все-таки до солнцепека, а тут другая напасть: над только что объяснившейся маткой кружило с десяток ворон.
— Чертовы птицы!— замахал шапкой Тукпаш. Вот нахалки! Их ничем не проймешь. Наглые. А старые вороны, столетние карги, стараются отогнать овцу от ягненка, чтобы выклевать ему глаза.
— Кыш, шайтаны! В арале с десяток лиственниц, и все черны от вороньих гнезд. В воздухе не умолкает громкое карканье.
— Кыш! Пошли вон!— надрывался Тукпаш. Ну и денек выпал — не одно, так другое! Наперерез — откуда только взялся?— выскочил табун лошадей. Впереди несся черный лоснящийся жеребец. Набрав бег, табун мчался к воде, сытый, буйный, озорной, с развевающимися тяжелыми гривами, поднятыми хвоетами, дерзким ржанием и громким топотом. Некоторые кони от избытка сил хватали друг друга зубами за бока, успевали на полном скаку побиться задними ногами. Вот беда так беда: этих, полудиких, не остановишь. Злой жеребец, а особенно задиристые перволетки ни зачто не минуют окотившуюся овцу. Набегут и растопчут. Почему они так делают, что их заставляет,— кто знает? Но Тукпаш сам видел такое, когда позапрошлой весной сакманил у Мыйыксу. На ворон он рукой махнул: пусть от них овца сама отбивается. Главное — табун. К водопою они поспели вместе — кони и Тукпаш. Овец тут не было. Значит, обошлось. Но ведь напьются кони и станут озоровать. Жеребец пить не стал. Раздувая ноздри, он смотрел на Тукпаша и грозно бил передними ногами землю. Страшно Тукпашу. А ну как набросится? И уйти нельзя, пока табун не уйдет. Он любил смотреть на косяки в альпийских лугах под белками. Сам искал встречи с ними. Красота какая — словами не выразить! Нет на свете животного прекраснее лошади. Вот табун испугался тебя, и полтысячи диких скакунов разом всхрапнули и ринулись прочь, сминая цветной ковер покатого склона. Будто аркан оборвался, будто земля накренилась. Миг—и исчез табун, а вскоре вытянулся разномастной лентой-змейкой по горе, что напротив...
Сейчас некогда любоваться конями. Лучше бы вообще их не видеть, не встретить. Угнать бы их туда, откуда примчались. Но сумеет ли он? А жеребята какие славные! Легкие рыженькие красавцы...
Лошади напились.
— Ай! А-ай!— спокойно, уверенно крикнул Тукпаш, и табун послушно, медленно, смирно потянулся наверх. Не дойдя до тенистого подлеска, остановился. Видно, захотелось копям поваляться, погреться на солнышке,
Тукпаш подхватил палку и зашагал к табуну, чтобы не оставлять его близко к отаре, но не прошел и полдороги, как кони скрылись в густоте подлеска. Видно, вожак повел их на гольцы, где тоже есть солнце, но нет человека.
Отара разбрелась, рассыпалась, будто битое стекло. Тукпаш торопливо стал собирать «осколки», сбивая овец в кучу. Сердито кричал на них, швырял тезеком-кизяком, дерниной, палками, даже маленькими камушками.
Объягнившаяся овечка все еще отбивалась от ворон. Выручать ее не стал. Раз до сих пор сопротивляется, значит, выдюжит. Молодец! Видно, матерая, всякое повидала.
Как будто удалось собрать всех. Лишь четыре овцы сгрудились на пригорке, что-то выгребают копытцами, выщипывают, грызут. Не замечают, что отара ушла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111